245. При этом, впрочем, надо полагать, что все, что составляет мир моей интеллектуальной функции, продолжает оказывать то или иное влияние на все «элементы» системы, даже если я произвожу сейчас некие операции в рамках какого-то одного ее блока (если взять за аналогию «блочную модель вселенной»).
То есть, даже находясь своим личностным «я» в рамках какого-то одного определенного «блока» этой своей интеллектуальной «вселенной» (например, ведя психотерапевтический прием конкретного пациента), я тем не менее продолжаю испытывать влияние всей той «интеллектуальной массы» своих «интеллектуальных объектов», которые «кривят» мир моей интеллектуальной функции в целом.
И если мое личностное «я» переключится вдруг на решение какой-то другой задачи (например, начнется пожар, и мне уже будет не до психотерапевтического приема), то и тогда, и в этом блоке, на который переключится в данный момент фокус внимания моего личностного «я», я буду испытывать влияние кривизны, заданной «интеллектуальной массой» моих «интеллектуальных объектов», которые искривляют мир моей интеллектуальной функции в целом.
Однако то, что я, в зависимости от решаемой мною задачи, нахожусь в разных «блоках» этой своей интеллектуальной вселенной, а потому мне доступны разные (по крайней мере, не одни и те же и точно не все) ее составляющие, я заметить не могу. Потому что тот, кто замечает (кто способен заметить), – это мое личностное «я», натренированное косвенной рекурсией, всегда считает, что он видит все.
То есть то, что оно (это мое личностное «я») представляет собой в каждый конкретный момент времени, не является одним и тем же (грубо говоря, это разные «личностные “я”»), потому что само это мое личностное «я» есть лишь виртуальный эффект, производимый тем, что на данный момент в моем мозгу актуализировано.
Однако это всегда буду тот же «я», если смотреть на это дело, понимая, что речь идет лишь о специфической кривизне пространства моих интеллектуальных объектов, которую они формируют своими «массами» в моем индивидуальном мире интеллектуальной функции, а не о каком-то принципиально ином пространстве с другими интеллектуальными объектами.
246. При этом задача, которую мое личностное «я» решает в данный конкретный момент, может, как я уже сказал, быть комплексной, то есть сложносоставной.
Например, я почти не понимаю американский акцент, поэтому, когда я общаюсь с человеком, который нормальные английские слова (как мне представляется) не может сказать нормальным английским языком, мое личностное «я» решает сразу кучу всяких разных задач.
Во-первых, я пытаюсь понять, что же говорит этот прекрасный американец, и голова моя пухнет, перебирая варианты. Во-вторых, я пытаюсь не раздражаться на то, что он говорит непонятно, хотя, казалось бы, что ему мешает – он уж точно знает английский язык лучше меня! В-третьих, я думаю, как мне выйти из этого дурацкого положения, поскольку я вроде бы дал понять моему собеседнику, что говорю по-английски, но категорически ничего не понимаю в том звуковом безобразии, которое он производит, полагая, что он говорит на этом самом языке.
И вообще я думаю в этот момент об огромной массе не относящихся к делу вещей, поскольку, вопреки обыкновению, как бы говорю с человеком, не имея при этом ни малейшей возможности (не смотря, надо признать, на большое усердие) построить внутри своей головы хоть какие-то интеллектуальные объекты, которые должны были бы данному разговору вроде как соответствовать.
То есть обычно, разговаривая с человеком, я прекрасно располагаюсь внутри собственной головы и с удовольствием кручу там свои интеллектуальные объекты в ответ на соответствующие раздражители, подаваемые мне моим собеседником. Причем я даже не отдаю себе отчет в том, насколько мало, в действительности, я слежу за тем, что происходит вокруг.
Но в примере с американцем я уйти в мир своей интеллектуальной функции не могу категорически, потому что интеллектуальные объекты, соответствующие нашей с ним беседе, в моей голове просто не формируются. В результате я замечаю, какие у него (или у нее) глаза, брови, нос, губы, как звучит голос и т. д. и т. п. То есть мое личностное «я» тут же находит для себя задачи в задаче.
Впрочем, веер подзадач, которыми может заниматься мое личностное «я» в конкретной ситуации, – именно веер, то есть они, по существу, все равно имеют некий центр, связаны между собой, представляют некое очерченное, хотя иногда и сложносочиненное множество. В целом же для моего личностного «я» всегда есть одна задача.
247. В общем, возможность сложносоставных задач не является для моего личностного «я» чем-то чрезвычайным, но они – вся их совокупность – есть весь мир моего личностного «я» на данный момент и всегда порождены наличной ситуацией, как ее себе это личностное «я» понимает. А то, что я ассоциирую свое личностное «я» с самим собой, это, конечно, неправильно или, по крайней мере, совершенно некорректно.
Наш мозг – огромный, шумный, пестрый и разноязыкий ветхозаветный Вавилон. И хотя нам может казаться, что всякая наша мысль порождена работой всего нашего мозга в целом, некой организованной вертикальной структурой, в действительности никакого единства в производстве наших «мыслей» нет, мы же просто услышали кого-то – одного, двух или трех говорящих – из этого бесчисленного их множества. Говорящих одновременно, по-разному и о разном.
Всякие представления о централизованном управлении нашей психикой, ее вертикальном – сверху вниз – устройстве глубоко ошибочны. Нервная система изначально развивалась по периферии, использовалась для решения локальных задач, и лишь затем стали появляться новые, более высокие уровни организации и управления, которые должны были как-то эту разрозненную деятельность отдельных периферических центров координировать. И даже не столько координировать, сколько просто согласовывать, по мере возможности (весьма ограниченной) распределяя возникающие потоки.
То, что теперь высшие отделы нервной системы выступают как бы в качестве официальных представителей всей нашей психики в целом и в некотором смысле ведут с нами переговоры от ее лица, – это лишь условность, некий технический компромисс, своего рода политес.
Ни один лидер государства – возьмем это как образ – не может говорить то, что думает, и делать то, что ему вздумается. Он всегда вынужденно оглядывается на то, как его слова и поступки будут восприняты внутри страны. При этом его электорат – это не просто какие-то отдельные граждане, а политические партии, общественные организации, национальные общины, другие меньшинства, религиозные организации, финансовые круги, бизнес-лобби, просто мужчины и женщины, наконец.
Однако и сами эти политические партии, общественные организации и социальные группы тоже оглядываются, уже на конкретных граждан. А сами граждане оглядываются на свои настроения… Это бесконечное, каскадное оглядывание вниз по подобной «вертикали» и составляет суть этой псевдоцентрализованной организации системы.
Лидер ведет со своим разношерстным электоратом сложную, многоходовую и, по сути, лишенную какого-либо действительного смысла игру. И ведет ее лишь для того, чтобы удержаться на своем месте, он должен найти способ учесть максимальное число непротиворечащих друг другу интересов разных электоральных групп. У него нет и не может быть своей политики, вся его политика – то, что он вынужден делать, имея такие вводные. Так является ли он действительным лидером и фактическим представителем, управляет ли он своим государством, или оно управляет им?
