— Военные? — скривилась я. — Ни за что! Я пацифистка, я решительно не переношу насилие.
Спутник на это серьезно задумался, после чего изрек:
— Ты сама себе противоречишь. А как же кровь рекой?
— Ничего и не противоречу, — невозмутимо молвила я, плавно останавливаясь возле своего подъезда. — То — ненастоящая кровь, выдуманная. И маньяк ненастоящий. Я просто ловлю адреналин, понимаешь? А как начнешь смотреть фильмы про войну, так злость берет.
— Злость? — сверх меры удивился он, рассчитывая услышать про сочувствие, жалость, ужас, наконец, про душевную боль, но злость туда явно не вписывалась.
— Именно. Я противник войны вообще, я ее просто не понимаю, — неслась я все дальше, думая о том, что парня после озвучивания подбирающейся к горлу глубоко эмоциональной тирады, скорее всего, больше не увижу, но будучи неспособной остановиться. — Подумай сам. Два придурка что-то не поделили, к консенсусу прийти не смогли, и за это каждый из них посылает граждан своей страны мочить граждан той страны, с чьим правителем он и поссорился. В результате горы трупов, в каждой семье — громадное горе от потери близкого человека, а сами правители, заметь себе, тихонечко сидят на своих «правительственных» местах и спокойно следят за процессом, прямо-таки с интересом футбольного болельщика: моя команда победит сегодня или их противники? Смотрят на то, как миллионы людей гибнут, причем большинство из них вообще толком не понимает, за что оно гибнет. Им же выбора не оставили. Сказали: «За Родину!», они встали и пошли в бой. А на самом деле не «за Родину», на самом деле — за то, что одному из придурков захотелось оттяпать территории пообширнее. В древние века хотя бы фараоны либо цари сами возглавляли свои войска. А теперь что? Одни трусы кругом. За счет чужих жизней хотят что-то поиметь.
Он долго молча разглядывал мое лицо. Затем сказал:
— Ты несправедлива. Во-первых, что значит «поспорили»? Гитлер хотел подчинить себе весь мир, чтобы правили одни немцы, он был самым отпетым шовинистом, расистом и антисемитом за всю историю, и двадцать семь миллионов человек только из нашей страны умерло за то, чтобы не подчиняться, как ты скажешь, «такому придурку». А ты говоришь, не понимаешь смысла. Да, за Родину! Именно так!
Я покачала головой.
— Я не беру, как пример, Великую Отечественную. Я говорю в принципе о войне. Раньше было так: каждый старался что-то себе заграбастать, дабы стать могущественнее других правителей, не думая о том, что погибнет масса народа. Да и в современном мире такие вещи происходят. Почему люди не умеют улаживать вопросы дипломатично? В любом деле при желании можно прийти к соглашению. Почему нужно обязательно убивать, как на соревновании, кто больше — тот и победил? Почему человеческая жизнь ни во что не ставится?! — под конец я сорвалась на крик, решив, что парня и так уже потеряла, а высказаться-то хочется.
— Ну, на деле-то императоры старались все больше для народа, — опять не согласился мой оппонент и изложил свою точку зрения: — Ты думаешь, они от делать нечего земли отвоевывали? Просто на чужих территориях, возможно, земля была более плодовитая, водоем под носом или еще что-то. Опять же до торговых путей дорваться надо, чтобы народ свой снабдить шелками, пряжей, продовольствием, всяческой утварью, которую, по разным причинам, не могли производить сами. Если не добьешься выхода к путям — народ будет мучиться если не от голода, то от недостатка материальных и хозяйственных благ, понимаешь?
— Да, но если начать войну, кто потом будет пользоваться добытыми благами, ежели весь народ погибнет?
— Очень пессимистично, — свел собеседник брови у переносицы, выражая мимикой, что данный исход ему не пришелся по вкусу. — Не все же умрут, в самом деле. Император всегда рассчитывает на триумфальный исход битвы.
— Не все умрут, — передразнила я, всплеснув руками. — Ты предлагаешь обменять жизнь одних на то, чтобы оставшиеся чуть лучше жили, чем до этого?
Роман успел устать от диспута, потому заявил:
— Слушай, перестань философствовать. Каждый лидер любой группы людей — от пяти человек до пятидесяти миллионов — сталкивается с ответственностью подобного выбора: сделать плохо меньшинству в обмен на благополучие большинства. Ты в этом подъезде живешь? — без перехода спросил он, чтобы сменить надоевшую тему. Я коротко кивнула. — Пойдем, я тебя до квартиры провожу, — сказал он, пропуская меня вперед. — А то вдруг у вас там бомжи или еще какая гадость?
«Да они мои друзья!» — чуть не ляпнула я правду. Кому она, эта правда, нужна? И так парня еле-еле сохранила (да и это еще вопрос, быть может, он решил ограничиться однократным провожанием), что бы сталось с Романом, скажи я эту правду вслух? Наверно, со ступенек бы навернулся. Дело в том, что один бомж из нашего двора, Вася, помог мне раскрыть преступление, точнее, натолкнул на след. Как итог, мы сдружились, он познакомил меня с некоторыми своими товарищами по несчастью, а я решила, что для меня это совсем неплохо, ибо бомжи — отличный источник информации, они все время вертятся на улице и много чего полезного видят. Полезного, я имею в виду, для моих расследований, которые я иногда затеваю, что-то вроде увлекательного, но опасного хобби.
— Бомжи не гадость. Бомжи — люди, — вступилась я за своих знакомых, так как, в отличие от Гитлера, в корне презирала всяческую дискриминацию.
— Как скажешь, — хмыкнул Ромка.
Он, как и обещал, довел меня прямо до квартиры. Я достала ключи, и тут он меня удивил.
— Юль, можешь дать мне свой телефон?
— У тебя что, своего нет? — моргнула я глазами, прокручивая в голове его слова о том, что в деньгах он не сильно нуждается. Да и с какой стати я ему должна дать? Сама я как звонить буду?
— Ну, ты чудная! — захохотал он. — Я имею в виду номер!
— А-а, Семен Семеныч! — Я продиктовала ему мобильный и домашний.
— Ну, пока.
— Пока, — машинально отозвалась я, переступила порог квартиры, но здесь вспомнила, что Ромка мне свой номер так и не дал, обернулась — его уже след простыл. — Дела… — пробормотала я, но решила, что первая так или иначе не позвонила бы, а когда он сам позвонит, тогда и будет у меня его номер.
— Как кино? — проявила интерес мама, разогревая ужин. — Понравилось?
— Да, — ответила я, усаживаясь за стол. — Свою законную порцию адреналина я получила.
— За билет ты платила или…
— Или, мама, или.
— Значит, Дима?
— Нет, Таня Грачева, — хмыкнула я.
— Таня? — на секунду поверила родительница. — Что у вас за отношения такие? — И, видя, как я тихонечко хихикаю себе в руку, раскусив замысел дочери, сказала по обычаю: — Тьфу, овца! Я ведь почти поверила!
— Как дошла? — сурово спросил отец. — Никто не приставал по дороге?
— Меня проводили, — уклончиво ответила я.
— Кто? — суровый тон папахен сменил на очень суровый. Как и большинство мужчин, он был великим собственником, как по отношению к жене, так и к дочери. Разговор о других мужчинах в нашем доме был под таким же запретом, как и у мусульман свинина.
