— Откройте двадцать восьмую страницу, там есть те, о ком я говорил, — посоветовал старик. — И рас Тэфэри, и Менгисту Хайле Мариам.
Но я не спешила открывать указанную страницу. Меня заинтересовал снимок человека в леопардовой шкуре и пояснительная статья, которую я, слушая академика вполуха, тут же принялась читать. Если перевести с английского, написано было следующее:
«Люди-леопарды и по сей день убивают тех, кто случайно забредет в лесную чащобу. И всякий раз на месте преступления находят следы леопардов. Местные боятся приближаться к лесу. Полиция Фритауна созвала пресс-конференцию, чтобы пресечь будоражащие столицу слухи, передаваемые друг другу белыми колонистами. Полиция взялась доказать, что убийства совершают вовсе не духи, а члены секты людей-леопардов. Для того чтобы должным образом наследить, «оборотни» используют специальную обувь. Чтобы тела жертв выглядели истерзанными, словно их терзал настоящий зверь, люди-леопарды используют металлические когти и щипцы в форме челюстей хищника. На пресс-конференции полицейские демонстрировали наряды из пятнистой шкуры — маски и что-то вроде туники, а также особые горшки, с помощью которых люди-леопарды имитируют рев животных.
С середины девятнадцатого века, когда в Центральную Африку начала массированно проникать европейская цивилизация, туземцы стали жить как бы в двух мирах — современном и древнем, населенном духами, которые неустанно следят за каждым человеком и готовы наказать его. В этом главная суть великой африканской религии, исповедуемой миллионами, вне зависимости от того, числятся ли они католиками, мусульманами или язычниками-мианимистами. Итальянским журналистам Альберто Онгаро и Джан-Франко Морольдо в начале 1980 года удалось взять интервью у людей-леопардов, которые рассказали о деятельности общества.
«Есть две Африки, древняя и только что родившаяся. Город живет по своим законам, а сельская, лесная Африка — по своим. Два образа жизни, два мира. И старый мир не намерен уступать новому. Мы, леопарды, стражи порядка, заведенного издревле. А свое общество называем частью системы, гарантирующей гармонию и справедливость. Общество аниото — карающий орган древней власти, наказывающий за проступки и преступления».
На снимке под статьей красовался африканец, одетый в леопардовую шкуру. Руки его были в перчатках с длинными острыми ножами в виде когтей, вследствие чего он действительно напоминал получеловека-полулеопарда, на черной груди болтались загадочные амулеты.
— Вы слышали про культ аниото? — протягивая альбом Викентию Павловичу, осведомилась я. — Я пробежала глазами статью, хотелось бы узнать подробности.
Академик и не думал скрывать своего изумления.
— Вы что же, владеете английским? — недоверчиво прищурился он сквозь круглые стеклышки очков.
— И довольно неплохо, — с достоинством откликнулась я. — Как и итальянским, французским и в меньшей степени немецким. Так что вы знаете об аниото?
— А, это так, дикарские суеверия, — буркнул старик, сердито забирая у меня альбом. — Разве можно поверить в подобный абсурд? Люди-леопарды, сохраняющие равновесие в обществе! Я не для того больше часа распинался перед вами, драгоценная моя, чтобы вы, вместо того чтобы слушать, без зазрения совести зачитывались цветистыми легендами в иллюстрированных книжонках!
Он сердито бросил альбом на стол, после чего взял с полки и протянул мне увесистую книгу в синем переплете.
— Хотел рассказать, но теперь не буду. Вот, сами прочитаете к завтрашнему дню.
На обложке вилась тисненная золотом колючая проволока, слагаясь в название: «Палач мордовских лагерей». И выше значилось имя автора — Викентий Граб.
— Это вы написали? — поинтересовалась я, забирая книгу.
Старик зарделся от удовольствия, торжественно кивнул, сверкнув очками, и самодовольно произнес:
— Книга только что вышла, но не осталась незамеченной. В принципе она не нуждается в рекламе. Но я подумал, что стоит съездить в Бежецк на ежегодные Гумилевские чтения и устроить презентацию перед специалистами. Раньше я в Бежецке был частый гость, — он мечтательно прикрыл глаза, — но последние лет десять ленюсь туда ездить. Однако по случаю выхода книги можно и наступить на горло собственной лени. Ехать до Бежецка изрядно, в поезде я и подготовлю речь. Я полагаюсь на вашу помощь в этой работе, потому и восполняю пробелы в вашем образовании.
Он пожевал губами и недовольно выдохнул:
— Софья Михайловна, а принесите-ка мне бутылку коньяку, если вас не затруднит. И бокал. И знаете, что я вам скажу? Пить коньяк с кофе — только портить два напитка. Больше не подсовывайте мне эту гадость.
Петроград, 1921 год
Зиночка Бекетова открыла глаза и долго лежала так, гадая, какое сейчас время суток, ибо плотно задернутые гардины не пропускали свет в комнату и было совершенно темно. Утро или вечер? В голове звучал колокольный набат, тело не слушалось и казалось чужим. Зиночка разлепила запекшиеся губы и еле слышно позвала:
— Анисья!
Прислуга не откликнулась, и только теперь Зиночка вспомнила, что еще вчера даровала Анисье свободу. Ну да, конечно. Так оно и было. Прямо с утра к ней пришел Влад Першин с компанией друзей-актеров, они много пили, пели и танцевали, а потом гости потребовали, чтобы Зиночка изжила в себе буржуйские замашки и отпустила Анисью на волю. Анисью не спрашивали, хочет ли она обрести свободу, просто решили — и все. Анисья плакала и упиралась, на коленях просила, чтобы «барыня не гнала ее со двора», но приятели Влада были непреклонны. Особенно старалась неприятная вульгарная Евлампия Эпле, самым бессовестным образом положившая на Влада глаз. Под пьяный хохот «освободители» собрали в узелок нехитрые Анисьины пожитки и выставили прислугу за дверь, громогласно скандируя: «Свобода превыше всего! Конец сытому рабству!»
А потом закончился кокаин. Влад взял у Зиночки деньги, сходил за порошком, а что было после, вспомнить не удалось. Сделав над собой усилие, Зиночка пошевелилась, стараясь дотянуться до перекинутого через спинку кровати пеньюара. Кокаин! Только он способен вернуть ее к жизни. Без порошка она не человек — развалина. Каждый раз, когда тело болело так, что хоть вой, давала себе зарок перетерпеть, не притрагиваться к адскому зелью, но недомогание бывало так сильно, что руки сами тянулись к заветной коробочке, хотя и знала, что улучшение наступит лишь на очень недолгий срок, а затем станет еще хуже.
Чувствуя боль в каждой клеточке ставшего чужим тела, Зиночка с трудом свесила с кровати непослушные ноги, в кромешной темноте нашарила ступнями атласные остроносые туфли, поднялась и, вытянув перед собой руку, чтобы не натыкаться на мебель, медленно двинулась к выбивающейся из-под двери полоске света. Дверь вела в большую гостиную, откуда теперь доносился протяжный ноющий звук.
Толкнув дверь, Зиночка шагнула в комнату и, ослепленная, зажмурилась. Дневной свет невыносимо резал воспаленные глаза, озноб пробегал по онемевшему телу. Когда глаза привыкли к свету, Зиночке открылся страшный беспорядок. Не только на покрытом скатертью столе, но и на подоконнике, и на открытом рояле стояли бокалы с остатками вина, тарелки с засохшими закусками, для чего-то вытащенные из ваз увядшие цветы устилали ковер, перемежаясь с раскиданной одеждой.
