— Что? Скажите, что там?
Хрустнув суставами, шофер потянулся, сладко зевнул и небрежно выдохнул:
— А, так. Бытовуха. Бабенка мужика застрелила и сама того. Половину черепа себе из револьверта снесла.
Сделав вид, что потрясен услышанным, Штольц опрометью бросился в подъезд.
— Э, стой! — заголосил служивый. — Туда нельзя!
— Ему можно! Генрих Карлович работает в Петрогубмилиции, — фыркнула Зиночка, устремляясь следом.
— А ты куда? Тоже у нас работаешь? — грозно окликнул милиционер, хватая Зиночку за рукав и не давая войти в парадное.
Бекетова-Вилькина немного постояла в темноте среди зевак, разглядывая мелькающие тени в освещенных свечами окнах полуподвала и размышляя, стоит ли ждать Штольца или лучше прямо сейчас вернуться домой, когда из подъезда показался сосредоточенный юноша и устремился к милицейской машине.
— Ну, вроде все. Емельянов показания гражданки Дынник дописывает, — не глядя на вытянувших шеи любопытных, деловито проговорил он.
— Чего хоть она рассказала-то? — под одобрительный ропот толпы обрадовался усач.
— Признала в убитых сестру и мужа. Заводи колымагу, Глушко, сейчас поедем!
— И то дело. Не до утра же тут куковать.
Из распахнутой двери подъезда показались накрытые простыней носилки, и зеваки переместились к ним.
— Да баба там!
— Мужик!
— Говорю — баба! Чего, по фигуре не видишь?
— Мужик-то жирный был, тот самый, доктор Дынник.
— Так это он?
— А ты думал!
— Во, во! Гляди, жена его!
Вглядевшись в темноту, Зиночка увидела, как из подъезда показалась Инга, ведомая под руку Штольцем. Водитель милицейского авто, собираясь трогаться, включил фары, осветив толпу и две бредущие через двор фигуры. Сестра Татьяны выглядела старухой и шла, точно слепая, медленно переставляя обутые в стоптанные туфли ноги. Зиночка испытала мстительное чувство, глядя, во что превратилась эта гордячка. Штольц вел Ингу прямо на Зиночку, и той ничего не оставалось, как сделать любезное лицо и шагнуть им на встречу.
— Боже мой, Инга Яновна! Такое несчастье! — заговорила она, распахивая объятья.
Инга остановилась, взглянула на подругу сестры глазами загнанной лани и, прижав к губам кружевной платок, тихо заплакала.
— Зина, Зиночка, — всхлипывала она. — Простите меня, милая! Я была груба с вами, но когда вы все узнаете, вы сами поймете, что я вынуждена была так поступать. Горе-то какое! Танечка погибла! И все из-за меня!
Зина обняла Ингу за худенькие вздрагивающие плечи и повела к машине.
— Едемте ко мне, Инга Яновна. И слышать ничего не хочу, — в ответ на слабые попытки воспротивиться горячо говорила Бекетова-Вилькина. — Ко мне, ко мне и только ко мне.
Штольц высмотрел среди зевак своего шофера и, выдернув из толпы, распорядился везти их домой, на Невский проспект.
Санкт-Петербург. Наши дни
С половины пятого в Кадетском переулке было необычайно людно. Места за столиками «Второй древнейшей» стали занимать еще в обед, и ближе к шести в заведении яблоку негде было упасть. Олег Иванович проделал большую работу, пригласив на пресс-конференцию через социальные сети всех известных журналистов города. Неизвестных во «Вторую древнейшую» привело журналистское чутье и сарафанное радио. Сам главный редактор «Миллениума» еще загодя занял место за любезно предоставленной барной стойкой — подобные мероприятия хозяин заведения всячески приветствовал, ибо по окончании их журналисты подолгу сидели и помногу заказывали, поднимая выручку.
Полонский расположился на возвышении, из-за стойки взирая, как народ все прибывает и прибывает. Лада Валерьевна подъехала к бару без пятнадцати шесть и, чтобы попасть внутрь, вынуждена была позвонить Полонскому.
— Олег Иванович! Здесь ужасная давка, я не могу пройти!
— Подождите минуту, сейчас выйду, — откликнулся Полонский.
Он и в самом деле вышел на улицу и, то и дело отвечая на рукопожатия коллег-журналистов, провел Белоцерковскую за барную стойку и усадил рядом с собой.
— Лада Валерьевна, имейте в виду, я собираюсь к вам апеллировать, — предупредил он, сосредоточенно хмурясь и вглядываясь в зал. — Вы уж меня не подведите, расскажите все как есть.
— Постараюсь быть объективной, но ничего обещать не могу, — без энтузиазма откликнулась Белоцерковская.
В зале становилось шумно — возбужденные журналисты все громче и громче переговаривались между собой, обсуждая предстоящее действо. О пресс-конференции было известно только то, что Полонский собирается стереть в порошок своего хорошего друга, бывшего родственника академика Граба, непотопляемого сотрудника пресс-службы управделами президента Сергея Меркурьева. И завертелось все вроде бы из-за какой-то девицы, работавшей под началом Полонского. И вроде бы обвиняют эту девицу в пособничестве в убийстве не кого-нибудь, а самого академика. Кто-то позвонил Меркурьеву, советуя как можно скорее приехать, и слух о том, что вот-вот нагрянет тот, кого планируют смешать с грязью, стремительно разнесся среди журналистской братии. Накал страстей нарастал. Представители массмедиа ликовали в предвкушении сенсации. Без двух минут шесть Полонский поднялся во весь рост, вскинул руку, призывая к тишине, и, так и не дождавшись, прокричал:
— Ну что же, друзья, мы собрались здесь, чтобы прояснить кое-какие вопросы в деле зверски убитого академика Граба. Сенсационная новость о его страшной гибели этим утром облетела все новостные каналы и издания. Журналистам известно об убийстве немного, и я бы хотел добавить к уже имеющимся сведениям еще несколько интересных фактов. Ни для кого не секрет, что хорошо всем известный Сергей Меркурьев когда-то был женат на дочери убитого академика. Но очень немногие знают, что Серафима Викентьевна Граб и после развода поддерживает самые тесные отношения с господином Меркурьевым, доверив ему присматривать за престарелым отцом, ибо сама она переехала жить на Запад. В июне две тысячи семнадцатого года Серафимой Викентьевной Граб в испанском местечке Сан-Хосе была куплена вилла стоимостью в миллион семьсот тысяч евро. Часть денег — двести тысяч — была внесена сразу, а оставшиеся полтора миллиона евро перечислены на счет продавца нынешним утром. Причем перечисление осуществил господин Меркурьев.
Полонский сделал выразительную паузу и продолжил:
— Это вступление. Теперь основная часть. Дело в том, что, несмотря на свои девяносто два года, академик Граб вовсе не собирался умирать. Его пользовали самые лучшие лекари этой страны и зарубежья, и, по оценке семейного врача, Викентий Павлович мог прожить еще лет пять, а то и десять. Но дочь академика не собиралась ждать так долго, ибо хотела жить здесь и сейчас. Проблема казалась неразрешимой, пока за дело не взялся господин Меркурьев. Он придумал многоходовую комбинацию, первым шагом в которой было доскональное изучение личности бывшего свекра. К примеру, откуда у академика Граба взялись сокровища абиссинских негусов, которые тот тайно сбывал на черном рынке? И почему квартиру Граба неоднократно пытались ограбить эфиопские парни, героически молчавшие на допросах в полиции?
