Вилькин скептически усмехнулся. Значит, корреспондент журнала «Аполлон»? Ну-ну, любопытно взглянуть, что этот типчик из себя представляет.
Санкт-Петербург, наши дни
Я часто так делаю — захожу в социальную сеть и, не регистрируясь, проверяю, что у нее новенького. Любопытно же, что произошло за то время, пока мы с ней не виделись. Вот! Добавился новый музыкальный альбом и еще одна фотография ее совершенной фигуры в неглиже на фоне ослепительной средиземноморской зелени. Маме сорок пять, а она выкладывает в Сеть такие откровенные картинки! Иногда мне кажется, что это хорошо, что мама ушла от нас с отцом к своему юному итальянскому другу, все равно она никогда не любила ни меня, ни папу. Но все же мне как-то спокойнее знать, что где-то там, далеко-далеко, в прекрасной солнечной Италии, есть она, такая любимая и такая ненавистная моя мама.
— Кораблина! Я к вам обращаюсь!
Я сунула смартфон в карман и посмотрела на главного редактора. Сегодня Олег Иванович выглядел франтом — в белоснежном поло и малиновых брюках. Понятное дело, только вчера вернулся из Вены, потому и смотрится очень по-европейски.
— Вы поняли задание?
Для того планерки и существуют, чтобы стимулировать и озадачивать. Каждый понедельник мы, журналисты издательского дома «Миллениум», собираемся в кабинете главного редактора Полонского и сначала получаем кнуты и пряники за прошедшую неделю, а затем — задания на неделю предстоящую. Нас набивается в роскошный кабинет главреда довольно много, так что некоторым не хватает стульев и приходится стоять, но в этот раз мне удалось занять неплохое сидячее местечко рядом с Романом.
Я особенно ни с кем не контактирую, общаюсь только с Ромой Чащиным из спортивного отдела. Чащин пишет про всевозможных чемпионов и про их тернистые пути к вершинам. Мне же, как правило, достаются культурные мероприятия. Потому, не моргнув глазом, я уверенно сообщила первое, что пришло в голову:
— Я должна осветить открытие выставки в «Артмузе».
По кабинету пронесся ехидный смешок, а Полонский посмотрел на меня долгим пристальным взглядом и сухо попросил:
— Софья Михайловна, задержитесь после планерки, надо кое-что обсудить.
— Как скажете, — потупилась я. И, поймав на себе тревожный взгляд Романа, сделала едва заметный жест рукой — дескать, не беспокойся, никто ничего не узнает.
Дело в том, что я не сплю. Совсем не сплю. В смысле, не могу закрыть глаза, расслабиться и прогрузиться в сладостное небытие со всеми вытекающими последствиями — с захватывающими сновидениями и утренним пробуждением отдохнувшей и посвежевшей. И только при помощи барбитуратов, которые мне поставляет Роман, я имею возможность хоть немного отключиться. Смешно, правда? Здоровяк Чащин, кровь с молоком — и барбитураты. Пропагандист здорового образа жизни, певец спортивной славы и — толкает в редакции колеса.
Хотя, быть может, в этом как раз таки есть своя извращенная логика? Так сказать, потребность действовать от противного? А может, это вообще каким-то хитрым образом тесно связанные между собой звенья одной цепи? Хотя какое мне до всего этого дело, когда во рту стоит специфический вкус только что принятой таблетки, а по телу разливается блаженное расслабляющее тепло? Меня тронули за плечо, и я, обернувшись, прогнала сонную одурь, в последнее время сделавшуюся моим привычным состоянием. В кабинете было пусто — похоже, уже все разошлись, а я и не заметила. Только главный редактор стоял рядом со столом и сверху вниз вопросительно смотрел на меня. Полонский по-отечески провел по моей голове узкой холеной рукой и спросил:
— Соня, что с вами?
Губы его шевелились на чисто выбритом лице, как два бледных червяка. Я представила, как давлю их каблуком, и испытала что-то вроде радости.
— В смысле? — протянула я, запрокинув голову и с извращенным интересом рассматривая главного. Он никогда мне не нравился. Смазливый, гладкий, какой-то весь целлулоидный, как Кен, друг Барби.
— В прямом, — проговорили червяки над мужественным, с ямочкой, подбородком. — Вы снова выпадаете из реальности. Ну скажите, какая «Артмуза», когда речь шла об «Артплее»?
— Непринципиально, — дернула я плечом. — «Артплей» так «Артплей».
Полонский улыбнулся так, словно одарил меня конфетой. И насмешливо произнес:
— Что-то не слышу энтузиазма в голосе!
— А чему радоваться? Сегодня «Артплей», завтра — «Артмуза», послезавтра — еще какая-нибудь «арт»-ерунда. Разницы никакой. Во всех этих новомодных кластерах устраиваются так называемые арт-проекты, однообразные до ужаса. Тоска. Хоть вешайся.
Главный поскреб подбородок мизинцем и с видом доброго дяденьки, разговаривающего с плачущим ребенком, присел передо мной на корточки.
— Слушайте, Соня, а давайте я отправлю вас в командировку! Прямо с завтрашнего дня. Смените обстановку, развеетесь.
— Я не могу, — с трудом выдавила я из себя.
— Не можете что?
— Не могу уехать.
Шеф выглядел удивленным.
— А в чем проблема?
— Я должна купить запас продуктов. Для родных.
— Само собой, сначала вы позаботитесь о родных, потом все остальное. Отложим наш разговор до завтра, — вежливо улыбнулся Полонский. И великодушно добавил: — Вы же отлично пишете! Нельзя зарывать такой талант в стылой питерской земле.
— Спасибо, Олег Иванович, тронута вашей заботой, но думаю, что лучше мне остаться в городе. Для всех лучше, — проговорила я, поднимаясь перед ним, сидящим на корточках, в полный рост. Одернула юбку, поправила чулок и уточнила, делая шаг к дверям: — Я могу идти?
— Идите, Софья Михайловна, — вяло махнул он рукой, и в голосе его прозвучало отчаяние от невозможности что-либо изменить.
Лавируя между расставленными вкривь и вкось стульями, я прошла через кабинет и толкнула приоткрытую дверь. В коридоре томился у окна здоровяк Чащин. При виде меня он шагнул навстречу и шепотом осведомился:
— Ну что, Сонь? Чего он от тебя хотел?
— В ссылку отправляет, — хмыкнула я. — Думает покончить со мной раз и навсегда. Чтобы глаза не мозолила.
Рома присвистнул, сунул руки в карманы коротких, узких, невероятно стильных штанов и, качаясь с пятки на мысок, неодобрительно протянул:
— Да ладно! Куда хоть гонит-то?
— Пока еще не решил.
Приятель кинул на меня сочувственный взгляд и нарочито веселым голосом, каким обыкновенно разговаривают со смертельно больными, предложил:
— Сонька, айда в макдачную, вкусить вредной пищи!
— Никак не пойму, Чащин, как в тебе уживается любовь к колесам, холестериновым забегаловкам и черный пояс по карате.
— Легко, — усмехнулся он, подхватывая меня за талию и устремляясь к лифту.
