— Вы что, с лэриссой Йонгой сговорились? Она весь вечер мне это же самое твердила. Даже из палаты выходить запретила и заперла дверь.
— Поэтому ты решил через окно? — стало доходить до меня.
— Через соседнюю дверь, — педантично уточнил маг. — Надеюсь, хотя бы тебя она не заперла?
Я пожала плечами, потом насмешливо уточнила:
— Она что, и одежду отняла?
— Разрезала, — нехотя признался светлый, взял с подоконника обувку и, бесцеремонно усевшись ко мне на кровать, принялся наматывать на ноги портянки. А затем и вовсе обул сапоги. — Все. Я тороплюсь.
Он сидел близко. Боком ко мне. Я видела, как перекатывались мышцы на его спине, как их перетягивала тугая повязка. Интересно, куда ему на ночь так приспичило?
Отчего-то вспомнились царапины на его плече. То, как он дернулся рукой к шее, когда я сказала о засосе. Что-то внутри неприятно кольнуло.
— Так рвешься на свидание, что и запертая дверь в лазарете — не преграда? — поддела я.
А вот того, что случилась дальше, я не ожидала.
Светлый резко всем телом развернулся ко мне. Лица оказались напротив друг друга. Настолько, что наши волосы соприкасались. Я чувствовала запах Рига, его горячее дыхание.
Мы так и замерли. Он прикрыл глаза, втянул воздух, словно пытаясь успокоиться, взять себя в руки.
— Как же ты меня бесишь, Крис! — выдохнул он почти мне в губы. — Проклятая темная!
— Так зачем тогда меня спас сегодня? — выпалила я, закипая.
— Потому что идиот! — прорычал Риг.
Сильные руки светлого рывком притянули меня, притиснув к крепкой груди. Жар его тела, мой сдавленный выдох. Риг накрыл мои губы своими. Жадно, зло, требовательно. Словно пытаясь найти ответ на мучивший его вопрос.
Это был уже не сон. И мне стоило оттолкнуть его, залепить пощечину. Но все мысли враз улетучились. У меня не было ни сил, ни желания сопротивляться этому безумию. Даже не так: я хотела его. Хотела ощущать сильные напряженные мышцы под своими ладонями, вдыхать его запах, отвечать. Чувствовать, как он впивается в меня губами.
Когда поцелуй из яростного, неистового стал глубоким, проникающим, кажется, не понял ни один из нас. Я цеплялась за его плечи, его руки ласкали, не давая ни шанса отстраниться.
— К бездне все. И полет, и ставки… — Его дыхание лизнуло мои губы.
Горячая кожа, бешеный стук сердца. Мы упали на постель, и Риг буквально впечатал меня в простыни, покрывая шею поцелуями. Я застонала, подаваясь навстречу.
Риг тихо зарычал. И этот звук вибрацией отдался внутри меня, заставляя вздрогнуть в предвкушении. Желание выжгло все доводы разума, оставляя лишь оголенные нервы.
Еще ярче. Еще сильнее. Еще безумнее. Казалось, сейчас по жилам бежит не кровь, а раскаленная лава.
Переплелись наши пальцы, мысли, чувства.
Я не заметила, как задралась моя рубашка. Риг стал прокладывать дорожку из поцелуев. Подбородок. Шея. Ямочка меж ключиц… Обнаженной кожи живота коснулись шершавые бинты повязки, и это отрезвило.
Я дернулась.
Наши взгляды встретились. В затуманенных синих глазах плескалось желание. Страсть.
— Крис. — Риг недовольно зарычал.
До меня начало доходить, что сейчас могло произойти. Меня банально хотели использовать. Это ударило по моему сознанию голой, циничной правдой.
Я отодвинулась. Враз стало холодно, и я одернула задравшуюся рубашку, возвращая ее на положенное место. Глядя прямо в глаза светлому, спросила:
— Риг, скажи, только честно, зачем? — Я не стала пояснять, но светлый и так все понял.
Он тяжело дышал, будто вынырнул с глубины. Пауза затягивалась. Время превратилось в густую едкую смолу, которая медленно выжигала нервы.
— Ответь мне! — не выдержала я.
— Решил, — он сделал над собой усилие, словно правда, которую хотел сказать, была ему самому противна, — что если получу тебя, то смогу забыть.
От пощечины Риг не отвернулся. Казалось, что даже ждал ее.
Моя рука горела от удара, но гораздо больнее было там, внутри.
— Еще. Я заслужил.
— Заслужил? — Я взбеленилась. — Благородный ублюдок! Заслужил он. Знаешь, темных считают беспринципными. Но это не так. У сволочизма нет масти!
— Я никогда не говорил, что я святой или во мне течет голубая кровь. — Риг разозлился. — Еще скажи, что ты мне не отвечала. Ты же темная, Крис. Для тебя это должно быть в порядке вещей — брать от жизни удовольствие. Мы бы провели ночь…
— А потом ты бы смог… выкинуть из головы?
— Да, — выдохнул светлый. — Ненавижу. Ненавижу за то, что ты чуть не угробила Гарди, стремясь сюда, за пятерых кадетов, которые, побывав в бездне, так и не пришли в себя, за то, что тебя мне навязали… Ненавижу. Себя. И презираю. За свою слабость. За то, что думаю о тебе. За то, что сегодня закрыл тебя собой. А не должен был. Я поступил не как будущий порубежник. Ты это хотя бы понимаешь?
Я сглотнула. Потому что понимала. Даже могла дословно процитировать слова устава: «Порубежник до сорока лет не принадлежит себе. Он меч, который разит, не зная жалости. Он не оглядывается назад. Его задача — уничтожить вырвавшихся из бездны тварей или умереть». Даже жениться и выходить замуж порубежники могли только после сорока. Когда заканчивался срок клятвы. Ибо хорош воин, если, вместо того чтобы убить тварь, он кинется прикрывать собой близкого.
— Хоть ты и гад, Риг, но спасибо, что спас. — Слова давались мне с трудом.
Я прекрасно знала, что, придись удар по мне, огненное щупальце раскроило бы не колет светлого, а мою шею.
— Вот за это, Крис, я еще больше тебя ненавижу. Почему ты говоришь «спасибо»? Ты должна была высмеять меня, сказать, что я никчемный порубежник, слабак… Но не благодарить.
— Может, потому, что я тоже идиотка? — Мне хотелось размозжить голову этому светлому, который вздумал меня учить, как нужно говорить гадости.
— Мне жаль, что я не смог удержаться. — Риг развернулся и решительно пошел к двери.
Сама не поняла, как у меня в руке оказался ледяной шар. И ведь даже заклинания не произносила. Я не смогла отказать себе в удовольствии швырнуть его в широкую прямую спину Рига. Но то ли светлый обладал чутьем, то ли просто — богатым опытом, но он успел закрыть за собой дверь… и лед так и не врезался в его башку.
Осколки рассыпались по палате, а я ударила кулаком по подушке.
Ненавижу! Вот только знать бы еще, кого больше: его или себя? За то, что, кажется, чувствую к этому гаду.
— Гад! Гад! Гад! — Внутри меня ломалось что-то поважнее костей. Может быть, надежда?
В душе бушевал буран. Да и не только в душе. Стены палаты покрылись инеем. На окнах расцвели морозные узоры.
