Замечания Лавкрафта о литературе отражаются и на его суждениях о других людских делах. Его интеллект был чрезвычайно высок, но из-за его отшельнической, книжной индивидуальности и специфического воспитания его развитие в чувствах и суждениях было очень замедлено.
Детский, незрелый или простодушный ум склонен разделять явления на несколько классов, проводить непреложные различия между этими классами и выносить скорые, крайние суждения о членах каждого класса. По мере взросления он начинает понимать, что эти классы – лишь человеческие искусственные признаки, достаточно полезные, но не стоящие слишком серьезного восприятия, и что – особенно среди людей – члены какого-либо класса выказывают бесконечное многообразие и их должно судить по их индивидуальным качествам.
Как Лавкрафт классифицировал людей на простые группы по национальностям, расам и культурам и преувеличивал различия между ними, так он и разделял художественную литературу на маленький класс «настоящей литературы», которая «обладает какой-то глубиной», и много больший класс «популярной халтуры» и «стряпню поденщиков». Он полагал, что несколько ценителей вроде него самого воспринимают первый класс, второй же привлекает только «невежественную толпу». Он выстроил теорию, что «настоящая литература» создается лишь немногочисленными гениями, которым, подобно Дансейни, не приходится продавать свои рукописи, дабы заработать на жизнь.
Глава четырнадцатая. Взбунтовавшийся супруг
В вещах старинных неких признак есть
Неясной сущности, важнее формы;
Эфир тончайший, неопределенный,
С законом связан все ж времен и мест.
Знак непрерывности – он тускл, размыт,
Его не разглядеть весь никогда;
Таит в себе прошедшие года,
Ключ тайный может лишь его открыть
[416].
Г. Ф. Лавкрафт «Непрерывность»
В период после возвращения из Нью-Йорка Лавкрафт был далеко не затворником или отшельником. Об этом позаботились его друзья, которыми он обзавелся в Нью-Йорке. Они продолжали навещать его все лето и осень 1927 года. Седьмого июня он взял Джеймса Фердинанда Мортона на «…Вайолит-Хилл, каменоломню на Мэнтон-авеню, на территории „Провиденс Крашт Стоун энд Сэнд Компани“. Да, эта компания – макаронник Мариаоно де Магистрис, на чьей земле я в течение последних двадцати лет владею жалкой, как капля в море, закладной! Каждый февраль и август парень высылает мне чек на небольшую сумму, хотя никогда и не расплачивается полностью, – так что я стал относиться к нему как к некоему непременному атрибуту и испытываю весьма собственнический интерес к его каменистой недвижимости… У меня появился бы хороший шанс потерять свою скромную тысячу, если бы мне пришлось когда-нибудь лишить его права пользования»
[417].
В середине июня приехал Дональд Уондри и тут же был подхвачен вихрем на экскурсию по Ньюпорту, Салему и другим живописным местам. Лавкрафт показал Уондри одно из своих излюбленных мест, где он писал, – Куинсникетский парк к северу от Провиденса.
В Куинсникетском парке были холм и озерцо со скалистым мыском. Лавкрафт любил сидеть на этом мысу и смотреть на озеро, окруженное лесом. Позже Куинсникетский парк был включен в состав более крупного государственного парка Лес Линкольна.
Уондри был еще в Провиденсе, когда приехали Мортон и семья Лонгов. Доктор Лонг повез всех в Ньюпорт на своем новом «эссексе», но изнывал от скуки во время литературно-антикварных дискуссий. Наконец Лавкрафт нашел для него магазин электробытовых приборов, где тот смог послушать по радио поединок Демпси и Шарки.
На следующий день, когда Лонги уехали, Лавкрафт, Мортон и Уондри отправились на каменоломню де Магистриса, чтобы набрать образцов минералов: «…Владелец – итальяшка принял нас с церемониальным гостеприимством. Старый добрый католик отправил всех своих рабочих на поиски образцов, а его по-спортивному американизированный сын отвез нас домой на своем новом щегольском автомобиле – не говоря уже о том, что пропыхтел назад и сходил за геологическим молотком, который забыл Мортоний. Вот что я называю настоящей романской любезностью!»
[418]
Что это? Лавкрафт (хоть и употребляет слово «итальяшка») хвалит итальянца, в то время как на протяжении многих лет итальянцы состязались с поляками за второе место сразу после евреев в его списке ненавистных национальностей! Де Магистрис, всего лишь обыкновенный итало-американский мелкий подрядчик, оказался порядочным, любезным человеком. Так что Лавкрафт волей-неволей внес – пускай и небольшую – поправку в свои взгляды.
Лавкрафт все еще поносил Нью-Йорк за его «зловонную, аморфную гибридизацию» и «нечистокровного и уродливого иностранного колосса, тараторящего и воющего на его месте пошло и без мечтаний»
[419]. Тем не менее, хоть четкая граница, которой он очертил свое окружение, так никогда и не исчезла, он мало-помалу начал ее расширять, впуская за нее один этнос за другим.
Уондри и Мортон еще оставались в Провиденсе, когда 12 июля приехали В. Пол Кук и X. Уорнер Мунн, честолюбивый молодой писатель, на машине последнего. Лавкрафт вовлек своих гостей в более необычное мероприятие – сидение до 2:30 ночи на могильных плитах на кладбище епископальной церкви Святого Иоанна.
В конце июля Лавкрафт отправился в одно из своих путешествий, которые с тех пор составляли его главное развлечение. Он навестил Кука в Атоле, штат Массачусетс, «…и был приглашен на замечательную поездку по живописным и историческим местам… В Уэст-Брэттлборо мы заглянули к поэту Артуру Гудинафу, необычному старомодному фермеру, неприметно живущему среди своих родовых холмов»
[420].
Лавкрафт подходил к дому Гудинафа в сдержанном настроении. За девять лет до этого Гудинаф напечатал в «Трайауте» Чарльза В. Смита поэтический панегирик под названием «Лавкрафт – Признание». Четвертая строфа в нем звучала следующим образом:
Кто в лаврах вам откажет?
Без сомненья,
У вас в висках их кроются коренья;
Страница, что смешит иль в грусть ввергает,
Суть больше фотоснимка отражает!
из-за гротескной метафоры о висках, из которых произрастают лавры, Лавкрафт подозревал, что Гудинаф его высмеял. Знакомство же вскоре убедило его, что Гудинаф его восхвалял. А когда они ушли, Лавкрафт сказал Куку: «Да ведь он гений!»
На что Кук ответил: «Говард, ты сам гений, хоть и не похож на Артура»
[421].
