Вернувшись в Провиденс, Лавкрафт энергично взялся за «Данвичский кошмар» – повесть в семнадцать с половиной тысяч слов, основанную на сказке, которую он услышал месяц назад, живя в доме мисс Биб в Массачусетсе. В ней сочетаются фон Новой Англии и полностью выстроенный Миф Ктулху. Она начинается: «Если путешествующий по северу центрального Массачусетса выберет неверное ответвление на перекрестке у пика Эйлсбери, что находится как раз за Динз Корнерз, то он окажется в пустынной и необычной местности. Земля поднимается, а обрамленные колючим кустарником каменные стены сжимают колею пыльной петляющей дороги все больше и больше»
[431].
Повесть рассказывает о вырождающихся янки Данвича и необычной семье Уэйтли. Она состоит из Колдуна Уэйтли, который владеет потрепанным экземпляром «Некрономикона», его дочери Лавинии, калеки-альбиноски, и ее сына от неизвестного отца, Уилбура, достигшего размеров взрослого мужчины и зрелости в возрасте десяти лет. У всех Уэйтли отталкивающие лица без подбородков.
Дважды в год, на Хэллоуин и Майский день, для проведения невыразимых обрядов Уэйтли восстанавливают на холмах круг из камней – нечто вроде мини-Стоунхенджа
[432], создание которого приписывается индейцам. Во время совершения этих обрядов с вершины холма раздается загадочный громоподобный шум, и при таких обстоятельствах Лавиния и забеременела.
Лавкрафт обратился к двум феноменам Новой Англии. Его «круг из камней» происходит от обнаруженных там нескольких построек из необработанного камня. Как правило, археологи приписывают их ранним колонистам или индейцам, хотя многие местные любители древности предпочитают поговаривать о друидах, древних скандинавах или других экзотических пришельцах.
Самая впечатляющая из этих построек – Мистери-Хилл, близ Норт-Салема, на самом юге штата Нью-Хэмпшир. На этом месте некогда стояло целое поселение из каменных плит, сложенных в стены без какого-либо скрепляющего раствора или образовывавших стены и крыши полуподземных жилищ. Тамошняя огромная плита с прямоугольной выемкой на верхней поверхности называется «жертвенный стол». Лавкрафт однажды посетил Мистери-Хилл вместе с X. Уорнером Мунном, корреспондентом и сотрудником «Виэрд Тэйлз». Он также, несомненно, читал и о других мегалитических стоянках.
Другой феномен – «шумы Мудуса», которые, как говорят, на протяжении трех веков время от времени раздавались около городка Мудус на юге центрального Коннектикута. Эти звуки, напоминающие взрывы, часто объясняют некими неясными сейсмическими процессами.
Колдун Уэйтли, гласит повесть, перестраивает верхний этаж своего дома в нечто вроде загона. Его скот продолжает исчезать, но он покупает его все больше, расплачиваясь старинными золотыми монетами.
Старый Уэйтли умирает, а его дочь Лавиния исчезает. Уилбур Уэйтли, ростом уже восемь футов
[433], берет свой «Некрономикон» в библиотеку Мискатоникского университета, чтобы сравнить его с хранящейся там латинской версией. Библиотекарь, семидесятилетний доктор Генри Армитейдж, обращает внимание на отрывок – звучащий, словно цитата из Ницше, – который переписывает Уэйтли: «Не должно думать, что человек есть старейший либо последний из властителей Земли или же что общеизвестная масса жизни и материи шествует в одиночестве. Древние были, Древние есть, и Древние будут. Не в пространствах, нам известных, но между ними шествуют Они – невозмутимые и древние, безразмерные и нами незримые. Йог-Сотот знает врата. Йог-Сотот есть врата. Йог-Сотот есть ключ и страж врат. Прошлое, настоящее, будущее, всё суть одно в Йог-Сототе».
Несколько месяцев спустя Уэйтли вламывается в библиотеку, чтобы похитить книгу, но на него нападает сторожевая собака. Когда же Армитейдж и два других профессора прибывают на место происшествия, собака уже сорвала одежду с искалеченного Уэйтли.
Ниже пояса Уэйтли покрыт черным мехом. Ноги у него как у плотоядного динозавра, на обоих бедрах располагается по глазу, также есть хвост. Из живота выступает пара десятков щупальцев с кровососущими ротовыми отверстиями. После смерти он разлагается в лужу зловонной слизи. «Когда появился медицинский эксперт, на расписном паркете оставалась лишь вязкая беловатая масса, чудовищная же вонь почти развеялась».
Фрейдисты-любители указывали на сексуальный символизм лавкрафтовской «вязкой беловатой массы» и других тем: анатомии Уэйтли, в которой «ниже пояса… всякое сходство с человеком исчезало, и начинался чистейший плод больного воображения»; «длинных зеленовато-серых щупальцев с красными сосущими ротовыми отверстиями», исходящих из брюшной полости твари; использования Лавкрафтом пещер и тоннелей в качестве символов ужаса и его темы дегенерации, являющейся результатом смешения рас.
Все это, говорят они, отражает страх Лавкрафта перед половыми сношениями. Один подобный критик утверждает, что эти темы «являются исследованием его собственного подсознания, которое сдерживает свою потрясающую мощь несмотря на дефектность его стиля и лингвистических конструкций, а также кажущуюся ограниченность его ума». Один из поздних корреспондентов Лавкрафта, Дж. Верной Ши, проанализировал проблему. Лавкрафтовские «…произведения были очень сильно вдохновлены Артуром Мейченом. Воспитание Мейчена, сына священника, было сходно с воспитанием Лавкрафта, и его произведения полны подавленной сексуальности. Его „Повесть о белом порошке“, главный герой которой из-за приема лекарства превратился в омерзительную белую слизь, трактовалась как подростковая мастурбационная фантазия (Лавкрафт добился схожего результата в своем „Холодном воздухе“)» а другие повести, вроде «Великого бога Пана» и «Белых людей», намекают на сексуальные оргии, о которых Мейчен не осмеливался писать. В конечном итоге Мейчен сублимировал свою подавленность, переведя «Воспоминания» Казановы, у Говарда же подобного курса лечения не было. Хотя почти всякий другой писатель-фантаст сделал бы приверженцев Ктулху… участниками невыразимо мерзких разнузданных обрядов, чопорный Говард поклялся никогда не упоминать секс. Читателю приходится использовать свое воображение, чтобы интуитивно постичь, что же расстраивало Говарда столь ужасно. Как Мейчен, как Хоторн, ГФЛ не смог заставить себя обратиться к сексуальным проблемам в своих рассказах…
Любопытно, что Лавкрафт, кажется, никогда не бунтовал против моральных устоев своей матери.
Что правда, то правда – некоторые фрейдисты доводят символизм до сомнительных крайностей, обнаруживая половые органы во всем вытянутом или пустотелом. Однако, принимая во внимание саму жизнь Лавкрафта и его позы, вышеупомянутые умозаключения вполне правдоподобны.
С другой стороны, Лавкрафт обладал исключительным воображением. Оно сводило воедино все виды потрясающих идей, из которых лишь незначительная часть содержала явный сексуальный символизм. Сам же Лавкрафт заметил: «…Забавно поразмышлять, как психологи будущего поняли бы чьи-нибудь рассказы. Без всяких сомнений, они нашли бы глубокий смысл в уходах Кларкэш-Тона от земной реальности, в разгуле убийств Боба с Двумя Пистолетами, да и в моих указаниях на космическую запредельность и путешествия в минувшие века в осыпающемся и населенном колдунами Аркхэме»
[434].
