На выборах 1932 года Лавкрафт окончательно перестал поддерживать республиканскую партию, назвав ее «безнадежно устаревшей». Из ведущих кандидатов он отдавал предпочтение программе социалиста Нормана Томаса, но, полагая, что голосовать за него будет бессмысленно, выступил за Франклина Д. Рузвельта.
Лавкрафт был впечатлен «Технократией», расцветшей в 1932 году, – он называл ее «необычайно важной»
[542]. Это движение инициировал один инженер по имени Говард Скотт. Он предлагал разрешить кризис демократического капитализма путем передачи управления в руки некоего совета инженеров (что Торстейн Веблен предлагал еще за десять лет до этого), основываясь на том сомнительном предположении, что инженеры якобы более надежны и менее своекорыстны, нежели остальные люди. «Технократия» издала несколько книг и ряд статей, но после избрания Рузвельта ее деятельность постепенно сошла на нет.
Вскоре после выборов Лавкрафт был сражен известием, что Генри Вайтхэд, у которого он гостил предыдущей весной во Флориде, умер 23 ноября. Смерть Вайтхэда была первой из нескольких утрат среди писателей «Виэрд Тэйлз», которые вкупе с отставкой и смертью Райта привели к упадку журнала.
После путешествия в Канаду Лавкрафт продолжал холить свой антикоммерциализм. Он баловался любительской печатью, «которую я совершенно не могу убедить себя оставить». Хотя план Кука по публикации «Дома, которого все избегали» провалился, Лавкрафт отказался попробовать предложить его Райту снова, потому что «я не хотел бы сторговывать свою продукцию редакторам, которые относятся к ним так же прохладно, как Сатрап Фарнабазий»
[543].
Гарольд С. Фарниз, декан Института музыкальных искусств Лос-Анджелеса, написал Лавкрафту, предлагая совместный проект: одноактная оперетта на основе Мифа Ктулху под названием «Болотистая река», действие которой происходит на планете Юггот. В качестве начала Фарниз уже положил на музыку два сонета из лавкрафтовского цикла «Грибки с Юггота» – «Мираж» и «Маяк Старшего». Лавкрафт ответил со смешанным восторгом и сомнением: «Я просто ошеломлен силой подразумеваемого комплимента! Если бы я был способен воздать должное подобному предприятию, то взялся бы за все, что угодно, – ибо, несмотря на полное незнание музыки, я очень восприимчив к ее чудесной силе и весьма ценю ее способность усиливать воздействие родственных ей форм выражения. Однако против этого вырисовывается тот факт, что у меня нет какого-либо опыта в драматургических сочинениях – а как явному новичку сотворить что-либо искусное для соотнесения с партитурой настоящего композитора?.. Я очень хотел бы сотрудничать, если бы считал себя способным на это, – ибо образ болотистых рек, поросших ядовитыми водорослями и медленно текущих через не пропускающие солнечный свет сплетения абсурдных и гигантских деревьев или же плещущихся об испещренные пещерами базальтовые утесы с вырезанными на них нечеловеческими иероглифами, – один из тех, что, без всякого сомнения, остро захватывает мое воображение!»
Фарниз продолжал настаивать. Он даже подобрал персонажей, среди которых были Юрренгарт (тенор), Янни – дева (сопрано), Хлорандер (тенор), Никелевый Человек (баритон или бас), Арил (меццо-сопрано), священник Серак (баритон), Террет – перевозчик (бас) и «жители деревни на болоте».
В то время как он обдумывал проект, Лавкрафт увиливал от перспективы сочинения множества диалогов, которые считал вредными для своего эффекта сверхъестественности. В конечном счете он отступил в приступе скромности. Это был «слишком большой заказ для того, кто совершенно не имеет опыта». «Я не верю, что хоть как-то способен на написание этого». «Я лишь выставил бы себя ослом, если бы взялся за нечто столь амбициозное и ответственное». «Лучше и не соблазняться чересчур амбициозным, и мне кажется, что разумнее всего будет позволить Фарнизу подыскать для сотрудничества кого-нибудь другого»
[544].
Можно поразмышлять, что потерял бы Лавкрафт, приняв предложение Фарниза, и как он надеялся приобрести опыт, даже не берясь за что-либо, и почему он был так уверен, что не способен написать либретто. Но, наряду со всеми его другими запретами и комплексами, страх «выставить себя ослом» был, возможно, решающим фактором. Ему и так много чего не удалось. Эти неудачи били по его чувствительному эго, пока, несмотря на его позу холодной отчужденности, он был уже не в состоянии выносить подобные удары. Впредь он вел себя осторожно, делая только то, в чем был уверен в своих способностях.
А это подразумевало наемную работу вроде написания брошюры о путешествиях по Европе, чем Лавкрафт занимался в декабре. Он вознамерился браться за сочинительство художественных произведений лишь в качестве случайного и единичного развлечения. Он считал, что его стиль был «до некоторой степени вдохновлен дешевыми кричащими методами и настроениями коммерческого сочинительства», а также «полон неловкостей и грубостей» и «затасканных риторических приемов»
[545].
Однако он вовсе не собирался позволять, чтобы в его рукописи вносили изменения какие-нибудь «толстокожие поставщики провизии для толпы, которые ничего не знают и не заботятся о подлинном качестве…». «У меня совершенно нет ничего общего с коммерческим писательством». «Весь этот утомительный бизнес по угождению детским прихотям невежественной черни вызывает у меня неописуемое отвращение и приводит в ярость…» Когда Прайс уколол Лавкрафта, что тот отказывается перерабатывать свои рассказы просто из лени, он ответил: «Возможно, вы и правы в том, что некоторое нежелание изменять работы вызвано леностью, – но, как это ни странно, я испытываю некоторое уважение к подобной разновидности лености. Прежде всего, я не осуждаю совсем уж решительно любой вид лени. Всякая работа по сути тщетна, и ленивый человек в конечном итоге часто оказывается умнейшим… Несомненно, я презираю какое бы то ни было выполнение тяжелой работы у когда целью не является истинное мастерство… Что я действительно желаю – так это любой вид нелитературной работы с оплатой пятнадцать долларов в неделю или больше – плюс достаточно нетревожимого досуга, чтобы писать с мастерством как с единственной целью и без единой мысли о публике или профессиональном рынке».
Он говорил, что работал бы «кем угодно – лифтером, киркомотыжником, ночным сторожем, портовым грузчиком, черт с ним – только не писателем»
[546]. Но я не нашел никаких свидетельств тому, что Лавкрафт искал какую-либо штатную работу после 1930 года, и равным образом мне не известно, от кого он ожидал признания «истинного мастерства» своих непроданных сочинений.
