Это служит иллюстрацией к тому, что я сказал ранее об эмоциональном развитии Лавкрафта: он «застрял на стадии плюшевого мишки» и так и не вырос из нее, настаивая подобно Питеру Пэну: «Я хочу всегда быть маленьким мальчиком и веселиться!»
Хелен Салли написала Лавкрафту из Калифорнии, жалуясь на чувство «безнадежности, бесполезности, неумелости и несчастья в целом». Чтобы ободрить ее, Лавкрафт преподал ей собственное стоическое безразличие: «Половина нашего несчастья – а возможно, и больше – происходит из нашего ошибочного представления, что мы должны быть счастливыми… что мы… „заслуживаем“ или „имеем право“ на безмерное счастье», тогда как счастье мимолетно, эфемерно. Лучшее, на что можно здраво надеяться, это отсутствие безмерного страдания.
Мисс Салли называла Лавкрафта «совершенно уравновешенным и удовлетворенным», и, несомненно, именно такое впечатление он производил на многих. Чтобы показать ей, насколько она состоятельнее его, он, однако, признался в своих подлинных чувствах: «В действительности существует немного таких полных неудачников, которые удручают и раздражают меня больше, чем многоуважаемый Эйч-Пи-Эль. Я знаю лишь несколько человек, чьи достижения убывают более последовательно, не отвечая их стремлениям, или у кого вообще меньше причин жить. Любая способность, которую я хотел бы иметь, у меня отсутствует. Все, что я хотел бы быть способным определить и выразить, я так и не смог определить и выразить. Все, что я ценю, я либо уже потерял, либо наверняка потеряю. Не далее чем через десять лет, если только я не смогу найти какую-нибудь работу с оплатой по крайней мере десять долларов в неделю, мне придется прибегнуть к цианистому средству вследствие неспособности сохранять подле себя книги, картины, мебель и другие фамильные вещи, которые составляют мой единственный оставшийся повод продолжать жить. И поскольку затронуто одиночество, то здесь, по-видимому, мне нет равных. Я никогда не встречал в Провиденсе родственную душу, с которой мог бы обмениваться мыслями, и даже среди моих корреспондентов все меньше и меньше тех, кто сходится со мной во мнениях по достаточному количеству вопросов, за исключением нескольких специализированных, чтобы разговор с ними доставлял мне удовольствие. Новое поколение переросло меня, а старое настолько закоснело, что обладает весьма скудным материалом для спора или разговора. Во всем – в философии, политике, эстетике и толковании наук – я оказываюсь на необитаемом острове со сгущающейся вокруг едва ли не враждебной атмосферой. С молодостью уходят и все возможности волшебства и тревожного ожидания – оставляя меня выброшенным на берег и уже ни на что не надеющимся… Причина, по которой последние несколько лет я более „печален“, нежели обычно, заключается в том, что я все больше и больше сомневаюсь в ценности созданного мною материала. За это время враждебная критика значительно подорвала мою веру в собственные литературные способности».
Он спасается от этой печали, писал он ей, посредством рационального анализа. Гневаться не на что, поскольку его неудачи – результат его собственной ограниченности и невезения, а не злобности порочного мира. Со своей молодостью, красотой, талантом и многосторонностью Хелен в тысячу раз состоятельнее, нежели он. «Так что… во имя Цатоггуа, ободритесь!»
[613]
5 июня 1935 года, выслав заблаговременно пару старых брюк для пальмовых лесов Флориды, Лавкрафт отправился погостить к Барлоу; девятого он приехал. На этот раз Барлоу-старший был с семьей.
Барлоу-младший предупредил ГФЛ не затрагивать в присутствии его отца темы секса и религии, но, несомненно, между Лавкрафтом и эксцентричным подполковником не возникало трудностей. На самом деле они пели дуэтом популярные песни начала века, и семья Барлоу уговаривала Лавкрафта оставаться на месяцы. Они даже предлагали ему пробыть у них и всю следующую зиму, но он считал, что должен вернуться к своим книгам и архивам для серьезной работы.
Они взяли его в путешествие на гребной шлюпке по Блэк-Уотер-Крик, дав ему возможность вновь обозреть тропическую реку. Сочетание жары и работы на открытом воздухе наполнили Лавкрафта энергией и придали хорошего настроения: «В этот проект я внес свой физический труд и собственноручно (можете ли вы представить себе Дедулю за настоящей работой?) прорубил дорогу… через пальмовые джунгли от места высадки до прежней дороги к хижине»
[614].
Тряхнув своим мастерством наборщика с отроческих времен, Лавкрафт помог Роберту Барлоу напечатать сборник стихотворений Фрэнка Белнапа Лонга «Башня Гоблина». Они держали свою работу в секрете, чтобы сделать сюрприз Лонгу.
Как обычно, Барлоу был полон амбициозных планов. Он собирался переплести листы «Дома, которого все избегали», что напечатал Кук. Он собирался напечатать лавкрафтовский цикл сонетов «Грибки с Юггота» и другие стихотворения.
Относительно стихотворений, Лавкрафт сначала просил своего юного друга «не тратить время на такие банальности». Но Барлоу продолжал настаивать, и тогда Лавкрафт заявил, что предпочел бы замолчать большую часть своей ранней поэзии, и даже: «Я заплатил бы, лишь бы ныне ее никто не увидел». Как бы то ни было Лавкрафт умолял Барлоу исключить все его некогда лелеянные архаизмы вроде «doom’d» («обреченный»)
[615].
Ни переплетенная книга «Дом, который все избегали», ни поэтический сборник так и не вышли в свет. Кук выслал Барлоу листы рассказа, но тот сумел изготовить лишь около дюжины книг, которые распродал по доллару. Остальные листы так и остались нетронутыми, когда Барлоу навсегда уехал из Флориды годом позже, не взяв их с собой.
В конце августа Лавкрафт отправился домой. В Вашингтоне он навестил Элизабет Толдридж. Прежде он увиливал от этой участи: из-за нехватки денег – говорил он ей; из-за страха перед скукой – признавался он остальным. На этот раз «тетушке Лиз» не довелось поскучать, потому что все разговоры взяла на себя другая старая леди.
В Нью-Йорке Лавкрафт с его темным загаром показался Лонгу сильно помолодевшим. Он вернулся домой через три месяца и девять дней после отъезда.
Осень 1935 года Лавкрафт провел дома, лишь изредка отправляясь в путешествия по Новой Англии. В некоторые его приглашал его бостонский друг Коул, в том числе и в поездку 21 сентября в Уилбрахэм, штат Массачусетс (лавкрафтовский «Данвич»)
[616].
Восьмого октября Лавкрафт со своей тетушкой совершили экскурсию в Нью-Хейвен. Более семи часов, пока Энни Гэмвелл была в гостях у старой подруги, он бродил по городу, любуясь колониальными реликтами и восторгаясь архитектурой зданий Йельского университета.
