Хеннебергер ознакомился и сериями рассказов Лавкрафта в «Хоум Брю». Он посчитал их слишком хорошими для этого журнала и навел справки. Вскоре друзья убеждали Лавкрафта предложить свои рассказы этому новому рынку. Но, сообщал Кук, «он был даже раздражен. Кто это сказал, что ему нужен рынок?» Для Лавкрафта сочинительство все еще было чем-то, что джентльмен делает для собственного развлечения, а также для своих друзей, без всякого помысла о деньгах.
Где-то в апреле Лавкрафт позволил уговорить себя послать Байрду пять своих рукописей. Его сопроводительное письмо вряд ли можно превзойти по неумению подать себя:
«Милостивый государь!
Имея обыкновение писать сверхъестественные, страшные и фантастические рассказы для собственного развлечения, за последнее время я был буквально затравлен едва ли не дюжиной исполненных благих намерений друзей, с тем чтобы я предложил некоторые из этих готических ужасов Вашему недавно учрежденному изданию…
Из этих пяти работ две, вероятно, самые лучшие. Если Вы сочтете их неудовлетворительными, то остальные и нет необходимости читать…
У меня и в мыслях нет, что эти произведения окажутся пригодными, ибо я не уделяю внимания требованиям коммерческого сочинительства. Моя цель-то удовольствие, которое я могу получить от создания определенных причудливых картин, ситуаций или атмосферных эффектов, и единственный читатель, которого я подразумеваю, – это я сам.
Образцами для меня являются неизменно былые писатели, особенно По, который был моим любимым литературным деятелем еще с раннего детства. Ежели случится такое чудо, что Вы решитесь опубликовать мои рассказы, у меня есть лишь одно условие: чтобы не делалось никаких вырезок. Если рассказ не может быть опубликован в том виде, в каком написан, вплоть до последней запятой и точки с запятой, он должен любезно принять отказ. Редакторские вырезки, вероятно, единственная причина, по которой ни у одного из ныне здравствующих американских писателей нет подлинного прозаического стиля… Но я, пожалуй, излишне осторожен, ибо навряд ли мои рукописи достойны Вашей благосклонности. „Дагон“ был отвергнут… [название, вероятно, „Блэк Маск“ („Черная маска“), вычеркнуто Байрдом], куда я послал его под принуждением – почти так же, как посылаю Вам приложенные рукописи».
Лавкрафт сделал все, чтобы гарантировать отказ своим рассказам: высокомерный тон, поза «искусство ради искусства», порицание собственных работ и упоминание предыдущего отказа. Он только не умолял Байрда вернуть его рукописи.
Всем редакторам известно, что большинство представляемого им на рассмотрение материала отсылалось и в другие места, но указывать на это – бестактно. Более того, предлагать редактору более одного произведения за раз – тоже плохая стратегия. Если редактор получает от автора сразу несколько, то он может принять только лучший, отвергнув остальные, даже если они окажутся лучше другого материала, что он приобретает на данный момент.
Поэтому то, что Байрд купил все пять рассказов и еще несколько, что послал ему Лавкрафт, кое-что говорит о его объективности и чувстве юмора. Он опубликовал письмо Лавкрафта с противоречивым комментарием: «Вопреки вышеизложенному или же благодаря этому, мы принимаем некоторые рассказы мистера Лавкрафта, и в следующем выпуске „ВИЭРД ТЭЙЛЗ“ вы найдете его „Дагон“»
[261].
Из одиннадцати номеров «Виэрд Тэйлз» с октября 1923–го по февраль 1925 года произведения Лавкрафта были напечатаны в девяти: один раз его стихотворение, остальное – рассказы. (Несколько номеров были изданы месяцем позже.) Сей факт может создать впечатление, что период 1923–1925 годов был для Лавкрафта весьма продуктивным. В действительности же его самый большой всплеск производительности имел место ранее, в 1918–1922 годах, а с 1923–го по 1925–й в «Виэрд Тэйлз» в быстрой последовательности печатались ранние рассказы. Примерно половина из них уже была всеобщим достоянием, поскольку ранее они были напечатаны в любительских журналах, неохраняемых авторским правом. Тем не менее Байрд щедро за них заплатил.
Лавкрафт с ужасом узнал, что, хотя Байрду и понравились рассказы, он «не сможет решиться на их принятие, пока я не пошлю их напечатанными с двойным интервалом. Не знаю, буду ли я утруждать себя. Мне крайне нужны деньги, но – тьфу! – как я ненавижу печатать! Может, я попытаюсь напечатать один „Дагон“ – остальные только в случае четко выраженного согласия. Ненавижу труд»
[262].
Несомненно, что помимо своей неискушенности в обычаях издательского мира Лавкрафт еще не примирился с необходимостью зарабатывать на жизнь. В некотором роде этого так никогда и не произошло.
Глава десятая. Робкий возлюбленный
И каждый скажет там,
Когда ты пойдешь по цветам,
«Коль растительной он доволен любовью,
с коей я не смог бы жить,
Каким же чрезвычайно чистым парнем
сей чистый парень должен быть!»
У. Ш. Гилберт «Терпение», акт I
В течение 1923 года, несмотря на возобновление клятв уйти из любительской печати, Лавкрафт посещал собрания любителей. Он с удовольствием принял Мортона и Мо, которым устроил пешие экскурсии. Показывая Провиденс гостям, Лавкрафт, бывало, то и дело останавливался перед каким-нибудь колониальным реликтом или лесным пейзажем и восклицал: «Где, кроме как не в Провиденсе, вы могли бы найти…» то, чем он хотел, чтобы его друг восхитился.
Он страдал от приступов головной боли, депрессии и человеконенавистничества, которые побуждали его писать: «Естественная отвратительность и омерзительность человеческой твари может быть преодолена лишь в некоторых образцах с хорошей наследственностью и образованностью…»
[263] Потакая своей аристократической фантазии, он говорил в своей самой показной, презрительной и надменной манере о том, что оставит писательство: «Я почти решился больше не писать рассказы, а лишь смотреть сны, когда у меня будет к этому желание, не прерываясь на какую-нибудь пошлость вроде записывания видений для грубой
[264] Публики. Я пришел к заключению, что Литература не является надлежащим занятием для джентльмена и что писательство должно рассматриваться не более чем изысканное Достоинство».
Отношение Лавкрафта к заработку на жизнь напоминает отношение Артура Мейчена («Machen», рифмуется с «blacken» («чернеть, чернить»)), который после По и Дансейни оказал на него сильнейшее литературное влияние. Мейчен писал, что «эта мука заработка остается крайне неестественной для человека…».
