— Она была действительно суррогатной матерью? — спросила Вера, до этого слушавшая шефа молча. — Или вы просто удочерили Глашу?
— Нет, все было по правде. Ты же понимаешь, что тогда понятия «суррогатное материнство» не было в принципе. Искусственное оплодотворение, конечно, делали, но мы с этой женщиной были неженаты, так что о том, чтобы идти официальным путем, не было даже речи.
— И правда. И как вы вышли из положения?
— Вера, ты же не маленькая! Я просто переспал с этой женщиной. Несколько раз. Была такая договоренность, что она меряет температуру и в подходящие дни я прихожу к ней домой. Если бы не получилось с первого месяца, мы бы продолжили наши свидания и дальше. Но все получилось. Она забеременела. Девять месяцев мы содержали ее, покупали продукты на рынке, свежие фрукты. Затем, когда Глаша родилась, ее мать просто отказалась от нее, а мы прошли процедуру усыновления. Вот и все.
Вера, не веря собственным ушам, смотрела на Молчанского.
— Ты считаешь, что это очень просто?
— Нет, это было совсем непросто. Конечно, у меня уже тогда были кое-какие связи. Наша фирма обслуживала крупные городские учреждения, поэтому пусть за взятку, но вопрос с усыновлением мы решили. А потом, тоже за взятку, Глаше поменяли свидетельство о рождении, в котором она сразу была записана нашей дочерью.
— И Светлану не мучила твоя измена?
— Да не было никакой измены! Это был выход из того жуткого положения, в котором мы оказались. Мы получали ребенка, только нашего ребенка. Мы тогда влезли в жуткие долги, кредит взяли под бешеные проценты, тогда других не было. В восторге никто из нас не был, но решение проблемы требовало жертв.
— И никто ничего не знал?
— Нет. Светлана уволилась с работы. Мы перестали общаться даже с близкими друзьями, потому что, по легенде, она ждала ребенка и тяжело переносила беременность. Мы тогда сняли за городом дачу, Светка жила там, я мотался к ней каждый день. Потом уже, когда все было позади и все документы оформлены, мы вернулись в нашу городскую квартиру. К тому моменту мама умерла, поэтому мы продали нашу однокомнатную и ее двушку и купили новую трехкомнатную квартиру, в которой можно было нормально жить с ребенком.
— И все эти годы Глаша считала, что она ваша родная дочь?
— Вер, мы тоже так считали. Вся эта история с ее рождением закончилась восемнадцать лет назад. Для всех и в первую очередь для нас она была нашей дочерью.
— Для тебя — конечно, потому что так оно и было. А для Светланы?
Павел молчал, не спеша с ответом. Вера его не торопила. Смотрела на ночную дорогу, черный асфальт, переметенный белыми мухами снега, застывшие в безмолвии елки по обочинам дороги. Фары редких встречных машин слепили глаза, свет ударял по ним, заставляя Веру вздрагивать. Она внезапно почувствовала, что по щекам у нее текут неизвестно откуда взявшиеся слезы. Она вытерла их руками.
— Я всегда думал, что Светка считает Глашку родной, — наконец сказал Павел. — За все эти годы она ни разу не дала понять, ни ей, ни мне, что это может быть не так. Но когда началась вся эта история, вдруг выяснилось, что все эти годы моя жена жила через силу. Оказывается, я совсем ее не знал, хоть и был рядом четверть века. Ты знаешь, именно это поразило меня больше всего. Не то, что она не любит Глашу, а то, что мы по сути чужие люди.
— Ты сказал «когда началась эта история»… Что именно случилось?
Лицо Молчанского исказилось, и Вера поспешила положить руку на его сжимающий руль кулак.
— Я не просто так спрашиваю, — мягко сказала она. — Паша, это очень важно. Я не могу объяснить тебе почему, но я абсолютно в этом уверена.
Он послушно кивнул.
— Глаша получила письмо. Обычное письмо, которое кто-то опустил в почтовый ящик. Большой белый конверт, на котором были написаны ее имя и фамилия. Самое смешное, что я сам принес это дурацкое письмо в дом. Достал вместе с квитанциями за квартиру. Глашка участвовала в каком-то конкурсе на знание английского языка, ждала итоговое письмо с результатами, по три раза на дню бегала к ящику. Поэтому я был просто уверен, что это тот самый сертификат, которого она так ждет. Иначе ни за что бы его ей не отдал.
— И что там оказалось?
— Копия документа, которым ее настоящая мать отказывалась от нее при рождении. Фотографии, на которых эта женщина была рядом со Светланой, когда мы навещали ее, беременную. Мы и понятия не имели, что эти фотографии существуют в природе. Они были сняты полароидом, он тогда как раз был очень популярен. Помнишь?
Вера покивала, что помнит.
— И письмо, рассказывающее всю эту историю. От начала и до конца. Прочитав его, Глашка распсиховалась, начала кричать, что мы всю жизнь ей врали. Что она не знает, как теперь нам верить. Она много чего наговорила тогда, даже убийцами нас обозвала, а потом заявила, что не хочет нас больше видеть, собрала вещи и съехала на ту квартиру, что я ей подарил. И перестала брать трубку. Я пытался с ней встретиться, поговорить, объяснить, но она даже слышать обо мне не хотела.
— А Светлана?
— А Светка сказала, что впервые за восемнадцать лет может дышать полной грудью. Что она жила как на пороховой бочке, зная, что рано или просто правда вылезет наружу. Что она растила Глашку, кормила, воспитывала, возила на море, но постоянно, каждую минуту чувствовала, что это не ее ребенок. И что теперь ее долг выполнен до конца, тем более что девчонка оказалась неблагодарной свиньей, вся в мамашу.
— А почему Глаша обвинила вас в убийстве? — аккуратно спросила Вера, старавшаяся не терять нить разговора и не упускать ни одной детали. Все они казались ей значительными. — И почему родная мать девочки оказалась неблагодарной свиньей?
Перед тем как ответить, Молчанский вдруг съехал на обочину. Колеса, зацепившие снежную кромку, на секунду потеряли сцепление с дорогой, машину повело, но, подчинявшаяся жесткой воле водителя, она выправилась и остановилась. Павел сидел, не снимая рук с руля, и смотрел сквозь лобовое стекло, где в кружащихся мухах первого снега мелькали и какие-то неприятные для него воспоминания.
— Эта женщина, биологическая мать Глаши, потом передумала. Глашке было месяца полтора, когда она появилась на пороге нашей квартиры и сказала, что хочет все отыграть назад. Она была готова вернуть все деньги, которые мы ей заплатили, лишь бы получить обратно своего ребенка. Светка тогда была в ужасе. Я пытался уговаривать, объяснять, что юридически оформленный отказ от ребенка не имеет обратной силы, тем более если малыш был потом усыновлен. Что она навлечет массу неприятностей на людей, которые помогали нам провернуть эту процедуру. Что она почти год жила за наш счет, а потому должна нам гораздо больше той суммы, которую мы ей выплатили по условиям нашего негласного договора. Но она не хотела ничего слушать, ничего понимать. Твердила, что выплатит нам все до копейки, лишь бы только иметь возможность прижимать к груди свою кровиночку.
