Меня ожидал еще один сюрприз: оказалось, что мне предстоит ехать в одной машине с Гедеоновым, но не с Никитой. Никита оставался в машине сопровождения, и сидеть там, в компании других охранников, мне точно не улыбалось. Однако оставаться наедине с Гедеоновым в полутемном салоне лимузина — тоже.
Всю дорогу я была зажата, я на него даже не смотрела. А он со мной не говорил, он как будто дремал, и я только напрасно извела себя ожиданием непонятно чего.
Оказалось, что об учениках Никита упомянул не зря: Гедеонов покровительствовал школе. Вроде бы, ничего особенного — и все же особенность была, она обнаружилась еще на вывеске у ворот. Мне следовало ожидать чего-то подобного, но я почему-то не ожидала.
Это была школа-интернат для слепых детей, где они жили и учились. Далеко не все они были сиротами — скорее, напротив, редко какие были. Но родители с готовностью оставляли здесь детей, потому что в этой школе им было лучше, чем дома. Для них отстроили целый маленький городок, здесь они учились, играли и готовились выйти в мир, который был не так хорошо для них подготовлен.
У школы было несколько покровителей, среди которых Гедеонов был самым щедрым и влиятельным. Под конец учебного года учителя вздумали провести праздник для воспитанников — с обязательным концертом для спонсоров. Я уже достаточно изучила Гедеонова, чтобы понять, что ему такое не нравится, но он согласился из-за детей.
Да, я изучала Гедеонова. Он тоже явно изучал меня, так что мы были в расчете. Ему было проще: на наших встречах болтала в основном я, он слушал. Да и потом, я была обычным человеком, без каких-то там особенных способностей. Однако и у меня что-то получалось, и когда я пыталась угадать его поведение или реакцию, я обычно была права.
— Теперь вы понимаете, почему я позвал вас, Августа Стефановна? — со скучающим видом спросил Гедеонов.
— Потому что никого лучше не нашлось?
— Не совсем. Я был на всех этих концертах уже не раз, они все примерно одинаковы. Да я и не жду от них чудес репертуара. Но тут мне подумалось: может, на этот раз у меня получится взглянуть на концерт? Вы стали очень хорошими глазами, я не могу упустить такую возможность.
— Спасибо…
Он действительно потащил меня с собой на концерт, хотя вся охрана осталась снаружи. Никита еще хихикал в стороне, всем своим видом показывая, как он мне сочувствует.
Он, скорее всего, думал, что сочувствия достойна моя скука: три часа детских песенок, такое не каждый выдержит! Но он зря делал акцент именно на этом. Сама себе я сочувствовала совершенно по другой причине.
Ну не могла я спокойно смотреть на маленьких детей в непроницаемо черных очках, на белые тросточки детского размера, на неловкие жесты. Я не знаю, какая реакция тут была бы правильной, не все в этом мире можно контролировать и подчинить законам политкорректности. Мысли — да, но не чувства. И я чувствовала огромную, бесконечную жалость к этим детям, многие из которых были удивительно талантливы. Я сожалела обо всех дорожках, по которым они не смогут пробежать, обо всех рисунках, которые они не нарисуют, обо всех забавных зверьках, которым они не умилятся. Я живо представляла все то, что хотела бы дать им — и не могла.
При этом я добросовестно выполняла данное мне поручение. Я описывала Гедеонову все, что происходило на сцене, тихо, чтобы никому не мешать. Я не хотела показывать ему свои чувства, чтобы не разозлить его. Но под конец концерта я не справилась и начала всхлипывать, меня душили слезы и подавить их я уже не могла.
И вот тут Гедеонов шокировал меня. Он мог проигнорировать мои слезы, а мог отчитать меня за них, но не сделал ни того, не другого. Он поднял руку и осторожно стер слезы с моей кожи. У кого-то другого этот жест получился бы пошлым, но только не у него.
А главное, он коснулся меня. Сам! Причем он пришел в перчатках, но теперь снял их, и я чувствовала тепло его пальцев. Все это так сильно повлияло на меня, что я попросту застыла на месте, не зная, что сказать, как реагировать.
Но он и не ждал от меня ответа, он заговорил сам.
— Жалость может быть и хорошим, и плохим чувством. Иногда она вызвана искренностью, иногда — снобизмом, и разница между той и другой в том, что одну пытаются скрыть, другую — выставить на показ. С жалостью не надо бороться, пусть будет, она смягчает сердце. Но не надо давать ей слишком большую волю. Сейчас вы придумываете судьбу этих детей, считаете их несчастными и обреченными по умолчанию. Не стоит. Такие, как мы, не лишены права на счастье.
— Простите, я не хотела…
— Вы не оскорбили, — прервал меня Гедеонов, прежде чем я успела закончить. — Ни меня, ни их. Просто думайте о другом. Да, такие, как мы, чего-то лишены. Но каждый человек в жизни сталкивается с лишениями, порой не такими очевидными. У каждого ребенка, которого вы здесь увидели, светлое будущее. Я слежу за этим, я проверяю, что с ними станет, и, если я вижу перед ними беду, я делаю все, чтобы ее отвратить. Поэтому сопереживайте, но не плачьте о тех, у кого нет горя.
Кажется, он впервые так открыто говорил со мной о своих способностях — и я верила ему! В тот миг я действительно верила, что он держит судьбу этих детей в своих руках, что с ними все будет хорошо.
Поэтому, когда концерт закончился, мои слезы уже высохли.
— Ну как вы там? — полюбопытствовал Никита.
— Это было очень… познавательно, — улыбнулась я.
После концерта покровители еще пару часов общались с детьми, раздавая им подарки, и я наблюдала за ними всеми. Кто-то поспешил побыстрее смыться, кто-то беспрестанно позировал фотографам, стараясь захватить охапку детишек в свои щедрые объятья. Гедеонов, напротив, велел Никите и другим охранникам не подпускать к нему журналистов.
Дети искренне тянулись к нему, я видела это, такое не подделаешь. Должно быть, они знали, что он такой же, и стремились греться в лучах того, кто уже справился, преодолел и добился. Его жизнь была для них лучшей мотивацией, чем подарки, которые он приносил. Такой вот большой лев, окруженный преданными львятами.
Дети вообще быстро отдают свою любовь, но только тем, кто любит их, а он любил или, по крайней мере, не притворялся в своей заботе о них. Когда он общался с другими спонсорами, он пожимал им руки в перчатках. Но с детьми он не ограничивал себя, я видела, как он гладит их по головам, иногда — замирает на пару секунд, словно действительно заглядывая в их будущее, а потом снова смеется.
Я вдруг поняла, что очень благодарна за возможность увидеть его таким.
Обратно я снова ехала с ним, отдельно ото всех остальных. Я устала, и приятная прохлада лимузина убаюкивала меня. Я ожидала, что обратная дорога тоже пройдет в молчании: Гедеонов казался задумчивым и отрешенным.
А потом он все же заговорил со мной.
— Вам понравился сегодняшний день, Августа Стефановна?
Мне вдруг показалось, что я снова чувствую прикосновение его пальцев к своей щеке, и я покраснела.
