Был момент, когда Гедеонов выбрал пылающий коридор вместо другого, не тронутого огнем. Я едва не возмутилась такой беспечности — а потом увидела, как в «безопасном» коридоре обрушивается потолок. Если бы мы оказались там, все закончилось бы!
Тогда я окончательно убедилась, что от меня уже ничего не зависит. Я сделала все, что могла, поэтому теперь я сжимала руку Гедеонова обеими руками. А он, кажется, уже видел будущее — на минуту вперед, но этого нам хватало.
Нам все равно было нелегко. От жара мне казалось, что у меня просто взорвется голова, у меня давно уже шла кровь из носа, но я не говорила об этом Гедеонову, чтобы не пугать его. В дыму я была почти такой же слепой, как и он, я задыхалась, а усадьба вдруг стала огромной, и казалось, что она никогда не закончился. Я чувствовала, что вот-вот потеряю сознание, и держалась из последних сил, хотя впереди не было ни намека на спасение…
Но намеки оказались не нужны. Гедеонов вел нас не к выходу, поэтому я и запуталась. Он знал, что в поместье уже добрались пожарные, они начали тушение. Мы дошли до той части дома, куда потоки воды хлынули первыми, — и огонь отступил.
Нас вывели из дома, поддержали, довели до машин «скорой». Мир кружился вокруг меня, я совершенно терялась в громких голосах, огнях подсветки, холоде зимней ночи, который после жара казался мне нестерпимым. Я бы и слова не смогла произнести, но Гедеонов не позволил нас разлучить. Мы с ним оказались в одной машине «скорой», я лежала, а он сидел рядом со мной, хотя я видела, что он получил куда больше ожогов. Но это его, казалось, не интересовало. Непобедимый хозяин, которым восхищались все вокруг, вернулся, и мир привычно покорялся его воле.
Эпилог
Ничего серьезного с нами не случилось. Мы оба надышались тем, что не слишком романтично называлось «продуктами горения», получили ожоги и ушибы, но все это было не опасным. Мы могли бы покинуть больницу уже на следующий день, но врачи настояли, чтобы мы остались там на неделю.
Мы не стали спорить, потому что нам обоим предстояло решить, что делать со своей жизнью дальше. Мы снова были вместе, снова гуляли по саду — больничные правила придуманы не для таких, как Гедеонов. Это был не тот же роскошный сад, что раньше, но здесь я была куда счастливей, потому что могла держать его за руку и слышать «Ави» вместо холодного «Августа Стефановна».
Кстати об этом…
— Почему тебе обязательно было сохранять дистанцию между нами? — полюбопытствовала я. — Ты ведь знал, что если бы ты подпустил меня ближе…
Я не смогла закончить, не смогла найти правильных слов, но он, кажется, и так все понял.
— Я не был уверен, что это лучший исход для нас обоих.
— Почему?
— Потому что я боялся того, во что ты можешь меня превратить.
Так я и узнала, что при первом прикосновении к незнакомцу Гедеонов всегда видел, какую роль этот человек сыграет в его судьбе. За долгие годы жизни со своим удивительным даром он научился управлять всеми его проявлениями — но не этим. Поэтому обычно он старался не прикасаться к посторонним и на встречах с большими собраниями людей носил перчатки.
Он и мне запретил приближаться к нему, я это прекрасно помнила. Но потом была та гроза — и все решилось за нас.
— Терпеть не могу грозы, — признал Гедеонов. — В такое время у мира странная энергия, и с моими способностями творится черти что. Обычно мне лучше не спать во время грозы, это дает хоть какой-то контроль. Но в ту ночь я решил, что уже оправился, что в моем возрасте и при моем опыте можно не бояться. Напрасно… Ты и сама знаешь, что напрасно, ты это видела. Я запутался между иллюзиями и явью, между видениями и снами. Я и сам не понял, как оказался в саду. Я даже не знал, что это сад, я не представлял, где я! В моих видениях я вижу мир так ярко, что запоминаю его, и это позволяет мне обходиться без трости. Я такое называю точкой опоры. Но там я ее совершенно потерял и не заметил, как ты подошла ко мне.
А я, ни о чем тогда не подозревавшая, и медлить не стала, я коснулась его, потому что хотела помочь! Я прекрасно помнила, как он тогда отшатнулся от меня.
— Что ты увидел? — спросила я. — Что во мне могло быть такого страшного, что заставило тебя сторониться меня?
— То, что было на пожаре, но не так, как в реальности, — тихо ответил он. — Огня в моем видении не было. Были только ты и я. Ты стояла надо мной, я — перед тобой на коленях. И я плакал! Как я должен был на это реагировать? Ави, пойми: я очень многое в жизни отдал, чтобы стать сильным. Я убедил себя, что только так могу жить полноценной жизнью, несмотря ни на что. Да, природа у меня кое-что отняла, и не мне судить, честно это или нет. Но она же кое-что дала мне взамен. Минус, плюс, в итоге — ноль. У меня были все основания считать себя полноценным человеком и гордиться своей независимостью. И тут вдруг какая-то малолетка поставила меня на колени!
— Ты не подумал, что это, может, любовь?
— Такая любовь пугала меня. Разве любовь не должна быть счастьем? Откуда в ней такое унижение? Унижение — это слабость, которая была мне совершенно не нужна. Я решил держаться от тебя подальше.
Это я тоже помнила, и, хотя теперь я понимала его причины, мне все равно было обидно.
— Но ты все-таки начал со мной общаться, — напомнила я. — Почему?
— По двум причинам. Во-первых, ты попросила меня — ты помнишь это?
— Я помню…
— А во-вторых, я не мог перестать думать о тебе. В том предсказании я видел не только себя, тебя тоже. Я узнал, как ты выглядишь, какая ты, и это воспоминание терзало меня снова и снова, хотел я того или нет. Нерешительность мучала меня, мне хотелось вернуться к тебе и вместе с тем не хотелось. Но ты сама позвала меня, и я позволил себе согласиться.
— Вроде как это была моя слабость, а не твоя?
— Да.
— Только для меня это не слабость, — улыбнулась я. — Для меня это было естественное желание — видеть тебя, и я его совершенно не стыжусь.
— Преимущества молодости, — буркнул он.
Скорее, преимущество того, что я не считаю себя божеством, ну да ладно. Я давно уже усвоила, что любые проявления эгоцентризма — это защитная реакция. Печальное наследие ребенка, которого хотели убить собственные родители.
Мы с ним сближались, день за днем и месяц за месяцем. Ни у одного из нас не было какого-то плана или тайного желания. Мы встречались, потому что нам было хорошо вместе. И я даже не догадывалась, что пока я привязываюсь к нему, он привязывается ко мне.
Его маска была куда совершенней, чем я предполагала. Мне казалось, что со мной он так же равнодушен и чуть ироничен, как и со всеми, а у него душа разрывалась на части. Ему хотелось быть со мной — и он боялся этого. Он любил меня — и не позволял себе любить.
— Тебе нужно было сказать мне! — не выдержала я. — И все было бы проще!
