Но не бывает карьер, которые развиваются линейно, даже если со стороны это выглядит именно так. Леонард Бернстайн дебютировал с Нью-Йоркским филармоническим оркестром в ноябре 1943 года, в субботу после обеда. Он стал музыкальным руководителем оркестра в 1958 году. Между этими моментами было много дождливых вторников и пустых февралей. Однако в биографиях, напечатанных на программках, содержится, скажем, двести пятьдесят слов. Место заполняется в хронологическом порядке, и всё кажется логичным. Сайт Нью-Йоркского филармонического оркестра сообщает: «Леонард Бернстайн, который без репетиций и с огромным успехом дебютировал с Филармоническим в 1943 году, одиннадцать сезонов оставался музыкальным директором оркестра, и это было время роста и значительных перемен».
Мы настолько зависим от того, пригласят ли нас и воспримут ли всерьез, что карьера кажется линейной только в ретроспективе. Равномерная карьера — сказка, но люди хотят в нее верить. Проблемы возникают, когда в это верят и начинают этого ждать сами дирижеры.
Несколько лет назад я шутки ради решил пройти тренинг по преодолению страха в «Каньон-Ранч», курортном отеле в Леноксе, что в Массачусетсе. Тренинг сводится к серии упражнений на высоте: на вас надевают обвязку, вы забираетесь на дерево, а потом оказываетесь на маленькой платформе перед другим деревом. Задача в том, чтобы попасть на эту вторую платформу, не упав. Между вами и тем деревом — веревки, по которым нужно идти. Упражнения усложняются, пока дело не доходит до самого страшного: перед вами только веревка, висящая ровно между вами и платформой, на которую нужно попасть. Дополнительных тросов нет. Сетки внизу нет.
Хотя вы в полной безопасности благодаря обвязке, вы чувствуете себя так, словно оказались в фильме о Тарзане. Дойдя до этого момента, я оценил задачу, сделал глубокий вдох и прыгнул. Когда я взялся за веревку, мне не хватило импульса, чтобы долететь до дерева — я лишь коснулся ступнями платформы. Мозг тут же приказал ногам посильнее оттолкнуться и вернуться в исходную точку. И вот я стоял на первой платформе, держась за веревку, а тренер прокричал мне снизу: «Джон! Цельтесь в дерево, а не в платформу!»
Если в моей жизни когда-то и случался момент истины, то это был он. Я вдохнул, схватил веревку и прыгнул к дереву, а не к платформе, и в результате мне хватило импульса, чтобы попасть куда нужно. Когда я спустился вниз на двух параллельных тросах, тренер спросил, чем я зарабатываю на жизнь. Я сказал, что я дирижер.
Из полученного опыта я вынес три урока. Во-первых, быть дирижером — это, по сути, работа для одного человека, хотя мы находимся среди сотен исполнителей и тысяч наблюдателей. Порой мы чувствуем себя очень одиноко, даже когда рядом есть другие, и решать сложные задачи приходится нам и только нам. Во-вторых, эти задачи трудны и непредсказуемы. Однако, подготовившись, отрепетировав и выступив, мы двигаемся дальше. То есть наши стрессы кратковременны, и обычно мы живем достаточно долго. В-третьих, цель любого выступления — не последняя нота. Цель — скорее момент, когда последняя нота закончилась. Это дерево, а не платформа.
В начале XIX века, когда возникла необходимость в дирижере для исполнения новой музыки, этим словом стали называть человека, который стоял перед оркестром, махал руками, проводил репетиции, поправлял всех и вся и жил в городе, где работал. За сто пятьдесят лет с тех пор жизнь дирижера радикально изменилась, и путешествия сегодня — ее обычный компонент.
Дирижер, как и любой исполнитель, всегда в дороге. Если нам не повезло (или мы не рады) жить в городе, который может поддержать нас и наше искусство, то мы уподобляемся врачам, ездящим по вызовам. Вместо черного чемоданчика со стетоскопом, шприцами, тонометром и различными лекарствами, который носил с собой мой отец, я езжу не только с костюмами и материалами для работы, но и со всем содержимым студии. Для некоторых моих коллег туда входит всё, от портативной клавиатуры до точилки для карандашей на батарейках.
Ноты напечатаны на бумаге, а бумага — тяжелая. Парадоксальным образом чем легче музыка, тем тяжелее партитуры. Это потому, что на концерте популярных произведений обычно исполняют много коротких вещей, порой пятнадцать или двадцать. Партитуры громоздкие и невероятно тяжелые. Они должны летать с вами на багажной полке над головой, потому что нельзя допустить ни малейшего шанса, чтобы их случайно отправили в Буэнос-Айрес, когда вы летите в Бильбао. Симфония № 3 Малера, которая заполняет весь концерт, — это одна книга в 231 страницу весом 340 граммов. «Музыка к фильмам Тима Бёртона» Дэнни Эльфмана, которая тоже заполняет весь концерт, состоит из семнадцати отдельных книжек, весящих около 5,5 килограмма.
Прежде чем выйти из дома, мы смотрим прогноз погоды, чтобы определить, какую одежду надо брать. Одежда многое говорит оркестру о приглашенном дирижере. Местные музыканты видят всё и сразу выносят оценку: «Это что, Rolex у него на запястье? О, туфли удобные, но выглядят модно». Один музыкант в Метрополитен-опере сказал: «Мы здесь джинсы не носим». Помню, как однажды надел на первую репетицию черную рубашку, черные брюки и черные туфли, и оркестрант сделал вывод: «Судя по одежде, вы дирижер».
В новом городе нам предстоит присутствовать на репетициях; на ужине (официальном или неформальном); на приеме для прессы (нужны костюм и галстук); на выступлении (фрак и бабочка, только черное, индивидуальный стиль — даже если это скромный и непритязательный пиджак в стиле Неру). Вещи весят много, и их надо держать в чемоданах и в гостиничном номере… в той самой гостинице рядом со стройкой. Хотя читатель может полагать, что одежда не имеет никакого отношения к успеху, на деле она способна помешать формированию динамичных отношений с местными музыкантами.
Процесс досмотра в аэропорту знаком очень многим. Определенные предметы, необходимые в нашей профессии, например палочки и футляры для них, вызывают тревогу у службы безопасности. Как я уже говорил, Тосканини доказал, что палочкой можно пользоваться как оружием. Обычно они делаются из дерева и должны быть способны выдержать определенную нагрузку: в конце концов, мы хлещем ими в воздухе, а они не ломаются. Однако когда их пакуют вместе с нотами и прочими необходимыми вещами, они нуждаются в защите. Палочки и их футляры могут стать объектами самого пристального внимания и любопытства.
Во время недавнего путешествия из Барселоны в Нью-Йорк меня внесли в особый список, потому что я летел под тремя именами, и разнообразные компьютерные программы не могли вычислить, что эти имена принадлежат одному человеку. На моем билете значилось «JohnFran Mauceri Sr.» («Sr.» обозначало «señor» — «сеньор», а не «senior» — «человек старшего возраста», хотя я и отношусь к этой категории); на карточке постоянного пассажира фигурировало имя John Mauceri; а в паспорте — John Francis Mauceri. Я очень быстро прошел паспортный контроль, а потом и предполетный досмотр, где меня спросили, что я делал в Барселоне; после этого я было радостно направился к выходу на посадку, но тут меня остановили на «особый досмотр».
Сев на стул, я передал сотруднику службы безопасности свой ремень, а потом туфли. Он надел специальную перчатку и ощупал снизу мои носки. Потом меня стали охлопывать и ощупывать, порой довольно навязчиво. После этого дело дошло до ручной клади. Вжик: спреи для носа и антисептик для рук. Вжик: энергетические батончики и книги. Вжик: футляр с палочкой и ноты. Футляр, которым я пользуюсь уже тридцать пять лет, — это белая трубка из поливинилхлорида, какие используют для сантехники. Она буквально неуничтожима, мало весит — и, очевидно, выглядит очень подозрительно.
