Сначала, конечно, мне будет очень тошно. Это когда я буду навещать Хелен. Ведь она будет становиться старше меня, и с каждым разом разница будет все больше. Настанет пора, когда мне по-прежнему будет тринадцать, а Хелен превратится в дряхлую старушку. Мне от этого будет тошно. Но я дал ей слово. По крайней мере, мне не грозит опасность посчитать мир Хелен своим Домом. На такое способна только Хелен.
Если хотите, считайте, что это мой вам подарок. Больше мне особенно нечего дать людям. Зато теперь вы можете спокойно играть в собственную жизнь, как вздумается, пока я иду и иду себе вперед. Рассказ об этом – тоже, наверное, мой подарок. Я уже договорился с Адамом. Когда я все доскажу – вот сейчас, – то перед тем, как двинуться дальше, положу записи в саду возле Старой крепости. Адам заберет эту кипу бумаг и отдаст отцу. А если вы все прочитаете и не поверите мне – тем лучше. Очередная линия обороны против Них.
Но вы себе не представляете, как при этом одиноко.
Время призраков
Моей сестре Изабель и Шляпе
I
«Со мной случилось что-то страшное! – подумала она. – Я попала в беду!»
Она никак не могла взять в толк, в чем же дело. Ярко светило солнце; наверное, было уже далеко за полдень, и она шла по дороге из леса к дому. Стояло лето – да, сейчас вроде бы и должно быть лето. Вокруг все дремотно, тяжело жужжало, как всегда бывает в сонных деревушках после обеда. На ветвях сухих вязов вдали хлопали крыльями и каркали грачи, где-то урчал себе трактор. Если приподняться и заглянуть за живую изгородь, там тянулись поля – все как она и думала, – сонные, серо-зеленые, потому что пшеница была еще совсем неспелая. Деревья за завесой зноя были черные и густые, кроме кольца голых вязов, в ветвях которых шумными точечками скакали грачи.
«Всегда жалела, что мне не хватает роста, чтобы заглянуть за изгородь, – подумала она. – Наверное, я выросла». Может быть, это ей так не по себе из-за погоды, из-за влажной духоты? Все кругом было странное, легкое, расплывчатое. И мысли путались, а мысли о мыслях – почему-то нет. И наверное, это из-за погоды ей так грустно и тревожно. Словно собирается гроза. Но не совсем так. Почему она решила, что с ней случилась беда?
Самой катастрофы она не помнила. И не понимала, как вдруг очутилась на дороге домой, но раз уж она по ней идет, почему бы, собственно, не идти дальше? Ей было не по себе оттого, что она стала выше изгородей, поэтому она съежилась до привычного роста и двинулась в сторону дома, думая свои тревожные расплывчатые мысли.
«Да что же со мной такое? – гадала она. – Нет, хватит! Я совсем не дурочка. Я в своем уме. Может, если задавать себе вопросы, память вернется. Что было на обед?»
Без толку. Никакого обеда она не помнила. И вдруг поняла, что вообще не помнит, что было сегодня, и едва не поддалась ужасу.
«Глупости! – сказала она себе. – Я же точно это знаю!»
Нет, она не знала. Ужас все-таки охватил ее. Будто кто-то надувал у нее в груди, в самой середине, преогромный воздушный шар. Она изо всех старалась придавить его, но он упрямо расправлялся и разворачивался. «Ну и ладно! – сказала она себе на грани истерики. – Ну и ладно! Задам какой-нибудь совсем простой вопрос. Что на мне надето?»
Куда уж проще. Только и нужно было, что посмотреть вниз. Но сначала ей показалось, что она забыла, как это делается. А когда она все же посмотрела…
Ужас с ревом раздулся до предела. И прямо смел ее – слепо и бездумно, скача, колыхаясь, катясь, будто это и вправду был огромный воздушный шар.
«Произошла катастрофа! – только и смогла она подумать. – И теперь все наперекосяк!»
Когда к ней вернулась способность соображать, оказалось, что она миновала большой участок дороги. В кустах впереди спрятался домишко – она откуда-то знала, что это лавка. Заставила себя остановиться. Она так испугалась, что все кругом тряслось – дрожало, будто в телевизоре, когда антенна барахлит. Ей почему-то подумалось, что если все и дальше будет так дрожать, то отвалится от нее, и у нее совсем-совсем ничего не останется. Поэтому она заставила себя остановиться.
Через некоторое время ей удалось уговорить себя еще раз посмотреть вниз.
Там по-прежнему не было ничего.
«Я превратилась в ничто! – подумала она. Ее снова захлестнул ужас. – Произошла катастрофа! ПРЕКРАТИ! – сказала она себе. – Постой и подумай».
Она заставила себя так и поступить. Получилось не сразу, потому что думать стало невероятно трудно, а ужас все проступал сквозь мысли и грозил снова уволочь ее непонятно куда, но в конце концов ей все же удалось сложить примерно такую мысль: «Со мной все хорошо. Я здесь. Я – это я. Если бы я была не я, я бы не испугалась. Но со мной что-то случилось. Я совсем не вижу себя, и на дороге нет даже пятнышка тени. Произошла катастрофа! А НУ ПРЕКРАТИ! Я все время думаю про катастрофу, наверное, что-то все-таки случилось, но лучше об этом не вспоминать, потому что каждый раз, когда я это думаю, все только расплывается. А значит, мне надо перестать думать об этом и начать думать о том, что происходит со мной сейчас. Возможно, я просто стала невидимая».
С этой отнюдь не утешительной мыслью она заставила себя передвинуться к живой изгороди и – как бы так выразиться – в некотором смысле прислониться к ней. Когда она прислонилась к изгороди, у нее возникли отчетливые воспоминания о том, как упругие колючие кусты держат тебя, будто матрас, и при этом втыкаются в тебя шипами.
Но на этот раз все вышло иначе. Она очутилась в поле по ту сторону кустов, не успев совершенно ничего почувствовать. Она не чувствовала даже зарослей крапивы, в которых вроде бы стояла. «Да, именно что вроде бы, – уныло подумала она. – Взглянем правде в лицо. Я не просто невидимая. У меня теперь совсем нет тела».
После этого ей пришлось в очередной раз некоторое время бороться с раздувавшимся ужасом. «Что толку обмирать от страха!» – прикрикнула она на себя. Более того, ей стало понятно, что от ужаса еще и хуже становится: после каждого приступа она чувствовала себя все страннее, а кругом плыло пуще прежнего. Вот теперь она уже плохо помнила, как шла по дороге и куда она, собственно, шла.
«Наверное, это потому, что у меня нет нормальной головы и негде держать мысли, – решила она. – Надо быть как можно осторожнее». Она подняла было несуществующую руку, чтобы проверить, на месте ли голова, но тут же убрала.
– Если рука пройдет насквозь, я еще, чего доброго, вышибу оттуда все мысли, – сказала она, забыв, что только что прошла сквозь кусты. – Где это я?
Через поле вилась тропинка, а в живой изгороди напротив был перелаз, за ним росли какие-то деревья. Она поглядела на перелаз, и у нее возникло сильнейшее чувство, что там, за изгородью, ей помогут. И двинулась туда. Теперь, когда она знала, что у нее нет тела, ей стало даже интересно, как же она двигается – будто парит и плывет, но при этом голова у нее примерно на той высоте, к которой она привыкла. При желании она могла приподняться повыше или нырнуть пониже, но ей так сразу становилось неудобно. Добравшись до перелаза, она собралась было перебраться через него – по привычке. И остановилась: вот глупости! На миг она обрадовалась, что ее никто не видит. Ведь можно пройти прямо насквозь! Так она и поступила. И оказалась в саду – довольно заросшем, неопрятном и вроде бы знакомом. Она помнила и заросли крапивы, и кур, клевавших что-то в траве, а когда она проплыла мимо шалашика из старых дверей и стульев, с отсыревшим старым ковром вместо крыши, ей стало даже больно от нахлынувших воспоминаний. Она точно знала, что в этом шалашике лежит заплесневелая тряпичная кукла. И зовут куклу Мониган.
