Фенелла толкнула Оливера в нос:
– Уходи. Не мешай Имоджин страдать.
Оливер не обратил на нее внимания. Он просто оттер Фенеллу в сторону и вдвинулся в комнату с еле слышным рыком, как будто вдали зарокотал огромный грузовик.
Если Оливеру куда-то хотелось, он туда шел. Он был такой громадный, что остановить его было невозможно. И он почуял, что странная Салли снова здесь. Прошаркал мимо Имоджин к подножию лестницы, то рыча, то поскуливая.
– Извини, – сказала Фенелла Имоджин и ушла.
Салли зависла на верху лестницы и посмотрела на Оливера. Он занимал четыре нижние ступени целиком. Салли сомневалась, что он станет подниматься. Он был такой тяжелый и нескладный, что у него почти всегда болели ноги. Ходить вверх по лестницам он не любил. Но Салли не нравилось, что он так себя ведет. Ее это пугало.
– Имоджин опять страдает, – сообщила Фенелла Шарлотте в кухне.
– Вот зараза, – ответила Шарт.
Салли изо всех сил старалась смотреть на Оливера властно и отчаянно надеялась, что у нее получится.
– Уходи.
Результат ее напугал. Оливер так зарычал, что Салли ощутила, как дрожит лестница. Шерсть у него на загривке встала торчком. Такого Салли еще никогда не видела. Это было страшно. Он был огромный, как медведь. Салли повернулась и удрала в ванную, где ее по-прежнему преследовал рык Оливера, зато сам Оливер, к ее облегчению, отстал.
В ванной царил обычный беспорядок: по стенкам ванны жирная черная полоса, везде валяются грязные полотенца и плесневелые мочалки. Салли с отвращением удалилась оттуда в спальню. Здесь она снова испугалась того, что должна была знать как свои пять пальцев, – похоже, теперь такое с ней будет постоянно.
– Может, это потому, что сейчас у меня нет своих пяти пальцев, – натужно пошутила она.
В спальне было жарко и нечем дышать: она находилась под самой крышей. По площади она была как вся кухня с гостиной внизу за вычетом кусочка на ванную, но просторной не казалась, поскольку ее занимали четыре кровати. Три, само собой, стояли неубранные, одеяла и простыни съехали на пол. Четвертая, как предположила Салли, была ее. Прямоугольная, белая, незнакомая. Она не говорила о своей владелице ровным счетом ничего.
Еще комната казалась совсем маленькой потому, что высота у нее равнялась длине. Под потолком шли три изогнутые черные балки. Было видно, что их вырубили из одного и того же дерева. Изгибы в них совпадали. Выше виднелась конструкция из пыльных стропил, уходящих в конек крыши, обшитой изнутри сероватым оргалитом. Салли обнаружила, что знает, что это крыло дома, где они живут, самая старая часть Школы. Раньше здесь были конюшни – задолго до того, как вокруг выросли красные здания. Еще она знала, что зимой тут очень холодно.
Она отвлеклась от крыши и обнаружила, что стены увешаны рисунками. К этому времени до нее снизу, из гостиной, сквозь рокот Оливера, донесся голос Шарт: та предприняла очередную попытку унять страдания Имоджин.
– Ну послушай, Имоджин, ты же не виновата, что тебя все время выгоняют из кабинета музыки. Тебе надо все объяснить мисс Бэйли.
Салли не обратила на это внимания, потому что ее поразило, как много здесь картин. И наброски пером и чернилами, и карандашные зарисовки, и жанровые сценки мелками, и акварели, и плакаты, трафареты, оттиски – плохие, грубые, сделанные, очевидно, картошкой, – и даже две-три картины маслом. Масляные краски и холсты, виновато вспомнила Салли, украдены из школьной художественной мастерской. Почти все остальное намалевали на машинописной бумаге, стянутой из школьной канцелярии. Но одна-две картины были на хорошей плотной бумаге. Это пробудило у Салли смутные воспоминания о скандале по поводу бумаги для машинописи и масляных красок. Она вспомнила, как Сам рычал: «Мне придется заплатить за каждый волосок каждой кисточки, которую вы украли, свиньи!» На смену этому пришло воспоминание о том, как Филлис, безнадежно усталая и кошмарно здравомыслящая, говорит: «Вот что, я дам вам фунт стерлингов на всех, чтобы купить бумаги». Судя по всему, много бумаги на фунт не купишь.
Предполагалось, что это выставка. За углом, где ванная, Салли обнаружила сначала кнопку электрического звонка с табличкой «SOS», а потом объявление: «На выставку – сюда». Объявление было подписано: «Салли». Но у Салли не было ни проблеска воспоминаний о том, как она его писала. Как же так? Она немного поглядела на надпись в полном смятении, а потом подумала, что объявление, наверное, написано совсем недавно, возможно, в самом начале каникул, а события нескольких последних дней ей, похоже, особенно трудно вспомнить.
Она проследовала по стрелкам, которые сама же развесила на стенах, и проплыла сквозь кровати и кресло, чтобы как следует рассмотреть рисунки. Шарт подписала все свои творения размашистым «Шарлотта» с вензелями. Имоджин подписала некоторые свои – но не все – аккуратным «И. Мелфорд». Салли не понимала, какие из оставшихся нарисовала Имоджин, а какие – она сама; а может быть, и никакие. Были еще три работы с пометкой «У. Г.», в том числе одна картина маслом, и несколько – с одинокой буквой «Н» вместо подписи. Рисунки Н так и прыгали на тебя из рамы, хотя рисовать Н никто не учил. В частности, Н принадлежал портрет Оливера – плохой рисунок плохого рисунка. Но при этом Оливер вышел прямо как живой.
– Я попросту ничего из этого не помню! – сказала Салли.
Вид на деревенскую лавку, неподписанный. Сухие вязы с кляксами грачей – тоже неподписанные. Восхитительно унылый пейзаж из сна Шарлотты. Шарлотта обожала фантазии на траурные темы: мимо руин замка в бурю проносят гроб, монахи в клобуках зарывают клад, а на одном особенно леденящем душу рисунке серая толстая тварь, похожая на личинку мухи, вздымалась из пелены тумана на лугу. Салли содрогнулась и поскорее поплыла прочь от этой картины. А Имоджин, наоборот, писала, похоже, в основном с натуры: этюды цветов, пшеничные поля, тщательно прорисованная карандашом кухонная раковина, загроможденная грубой фаянсовой посудой. Имоджин в своем репертуаре.
В эту минуту снизу как раз донесся голос Имоджин:
– Шарт, я обязана смотреть в лицо фактам. Даже если они неприятные. Я не закрываю глаза на действительность.
– А почему, собственно? – сердито спросила Шарт. – По-моему, жизнь и так постоянно обрушивает нам на головы достаточно всяких неприятных фактов – зачем искать еще и смотреть им в лицо? На некоторые вполне можно закрыть глаза.
– Как же ты не понимаешь? Это же вопросы Истины и Искусства! – провозгласила Имоджин. В ее голосе зазвенели явственные нотки истерики.
Салли вздохнула и переместилась к следующему рисунку. И засмеялась. Оливер, судя по всему, ее услышал. С нижних ступенек донесся его густой рык. И пускай себе рычит – Салли было так смешно, что не остановиться. Подпись под рисунком гласила: «А Фенелла нарисовала только этот кошмар». Этот рисунок был ужасной издевательской перепутаницей всех остальных. Небрежно нарисованный Оливер с рисунка Н нюхал монаха в клобуке кисти Шарт, а тот, спасаясь от него, бежал мимо звездолета У. Г. к раковине Имоджин с горой посуды, а там… Салли обнаружила, что этот рисунок она прекрасно помнит. Там была крупно нарисована женская фигура – фигура матери – в жеманной позе, простирающая обе руки к раковине.
