Он вздохнул:
– Разве в твоем мире обо мне не слыхали? Меня знают во многих землях – я вечно плыву неведомо куда на своем корабле. Чаще всего меня зовут Летучим Голландцем.
По стечению обстоятельств я о нем слышал. В школе, в нашей старой доброй школе «Чарт-Хаус», похожей на часовню, – в один прекрасный дождливый день, когда все остальные магистры слегли с гриппом. Единственный оставшийся на ногах магистр рассказал нам – в числе прочего – о Летучем Голландце. Но запомнил я немного: только что когда-то давным-давно его прокляли и обрекли вечно скитаться по морям до тех пор, пока… впрочем, какая теперь разница. Наверное, с ним приключилось примерно то же самое, что и со мной.
– А что произошло? Чем вы Им не угодили? – спросил я.
Он содрогнулся и словно бы отодвинул меня своей костлявой ручищей.
– Об этом нам говорить не дозволено. – Но тут ему, видимо, стало меня жалко. – Ты еще совсем юнец, сам узнаешь.
– Так из какого вы мира? – спросил я. – Об этом нам дозволено говорить? Из того же, что и я?
Я сел и весь напружинился от волнения, – я подумал, что если мы из одного мира, то стремимся по Цепям к одному и тому же Дому, и плавать с ним, пока мы туда не попадем, совсем не так уж плохо. Когда я сел, мне стало видно каюту. Тут меня одолели сомнения. Во всех углах и со всех балок фестонами свисала паутина. На стенах черная плесень и зеленая слизь соревновались, кто выше заберется, а все металлические детали, что попались мне на глаза, насквозь проржавели, в том числе и канделябр на источенном червями столе. На полу каюты плескалась грязная вода, то туда, то сюда, смотря куда кренилось судно, и билась бурунами об огромные ботфорты Летучего Голландца.
– Вы из того же мира, что и я? – с сомнением повторил я.
– Сам не знаю, – печально ответил он. – Но узнаю, как только туда попаду. Там можно будет немного передохнуть.
– Так давайте я расскажу вам про свой Дом, – предложил я. – Может быть, что-то покажется вам знакомым. Во-первых, меня зовут Джейми Га…
Но он снова поднял скелетоподобную руку:
– Прошу тебя, не надо. Мы не называем имен. Мы считаем, что нам не дозволено.
Тут к двери в каюту подошел кто-то из команды и что-то сказал на своем тарабарском наречии. Это тоже был человек, а не обезьяна, но я сразу понял, почему я принял его за обезьяну. Он был тощий, как жердь. И к тому же почти совсем голый и покрыт темно-коричневым загаром, а где не загаром, там волосами. Все-таки люди очень похожи на обезьян.
Голландец послушал его, а потом сказал «Йа, йа», встал и ушел.
В каюте было не очень интересно и пахло плесенью, так что через некоторое время я тоже встал и вышел на палубу. Там было море – со всех сторон. От этого я поначалу сник, как тогда, когда в первый раз оказался в степи в мире скотоводов. Но к этому быстро привыкаешь. Моряки лазали туда-сюда по растопырившимся надо мной мачтам. Они боролись с огромными черными драными парусами и, кажется, хотели поднять еще несколько. Гнилые канаты постоянно лопались. Тогда слышались огорченные тарабарские слова, а потом моряки чинили их и продолжали свое дело. Получалось, что поднять новые паруса – затея небыстрая.
Голландец стоял, сунув руки в карманы, и смотрел на причину переполоха. Это был другой корабль, настоящий красавец, на полпути между нами и горизонтом. Был этот корабль будто стрела, будто птица, – будто что-то прекрасное и стремительное. Я увидел его и невольно ахнул. Он шел под огромными парусами, белыми-белыми, словно лебедь. Но когда я пригляделся, то увидел, что среди этих парусов кто-то мельтешит. Вскоре появилось еще много белых парусов, одни поверх прежних, другие еще выше, и вот их стало так много, что стало страшно, как бы корабль не опрокинулся – просто потому, что верх перевесит низ. И тут белый корабль развернулся и, слегка покачиваясь, будто бегущая барышня, скрылся за горизонтом. А мы так и не успели поднять паруса.
Голландец тяжко вздохнул:
– Они всегда бегут от нас. Думают, мы приносим несчастье.
– А что, правда?.. – Я немного испугался за себя.
– Лишь самим себе, – снова вздохнул он. И еще что-то добавил по-тарабарски.
Обезьяны на мачтах бросили возиться с парусами и слезли обратно на палубу.
Я решил, что теперь им уже точно пора подумать о завтраке. Я не ел со вчерашнего обеда и умирал с голоду. Ну то есть, наверное, скиталец не может по-настоящему умереть с голоду, но можно выразиться иначе: желудок этого правила не знает, и в животе у меня урчало. Но время шло, а о еде никто не заговаривал. Обезьяны или просто лежали, или вырезали деревянные кубики, или чинили канаты. Голландец расхаживал по палубе туда-сюда. В конце концов я совсем потерял терпение и задал ему прямой вопрос.
Он остановился и печально посмотрел на меня:
– Пища? Мы отказались от нее давным-давно. У нас нет нужды в пище. Граничные скитальцы не умирают.
– Это я знаю, – ответил я. – Но от еды становится гораздо уютнее. Посмотрите на себя. Вы же как ходячие скелеты.
– И то верно, – вздохнул он. – Но когда вечно скитаешься по морям, трудно запастись провиантом.
Я понял, что это веский довод.
– Вам что, никогда не попадается суша?
Тут меня охватил ужас. Вдруг мне придется навеки застрять на этом корабле, да еще и без еды?!
– Йа, иногда мы выходим на берег, – признался Голландец. – Когда минуем Границу и знаем, что у нас есть время, мы находим уединенный остров и высаживаемся на него. И тогда иногда едим. Когда мы пристанем, чтобы высадить тебя, то тоже, вероятно, поедим.
Мне сразу заметно полегчало.
– Надо есть! – сказал я серьезно. – Поешьте, пожалуйста, хотя бы ради меня. Может быть, наловите рыбы или еще чего-нибудь?
Он сменил тему. Наверное, считал, что и ловить рыбу тоже не дозволено. У него скопился бесконечный список всякого недозволенного. У меня была возможность убедиться, какой это длинный список, потому что на корабле я проторчал несколько дней. Это были очень неприятные несколько дней, и я надеюсь, что такое не повторится. На корабле все прогнило. И пропиталось водой. Вода сочилась из досок, стоило на них наступить, и все поросло плесенью. И никому не было до этого дела. Это меня особенно злило. Нет, я прекрасно понимал, что команда угодила в игру давным-давно и пробыла в Цепях в сто раз дольше моего, так что они имели право впасть в уныние. Но не до такой же степени!
– А почему вы ходите почти голые? – то и дело спрашивал я у какой-нибудь обезьяны. – Надо же себя уважать!
На это обезьяны только глядели на меня и говорили что-то тарабарское. Английского никто из них толком не знал. Через некоторое время я стал задавать другие вопросы, потому что начало холодать. В воздухе повис туман, и на сыром корабле все еще сильнее отсырело. Я весь продрог. Но обезьяны только плечами пожимали. Им уже давно было все равно.
