Бабушка не скупилась на подобные ужасти из самых лучших побуждений, не подозревая, на что способны иные дети из одного лишь чувства протеста. По счастью, Даша была вдумчивым и спокойным ребёнком и всегда инстинктивно блюла разумную осторожность. В том числе и позднее, с молодыми людьми, которые пытались за нею ухаживать. Бабушка считала это своей неоспоримой заслугой. Теперь бабушки давно не было на свете. Тоже по счастью, наверное…
Узкая полоса суши между Финским заливом и озером Сестрорецкий Разлив почти сплошь застроена молодящимися гостиницами, откровенно старыми дачами и нахально-новыми особняками. Когда возводили данный конкретный дворец (стоявший чуть не посреди пляжа у озера), ещё не успели войти в моду проекты со «средневековыми» башенками и зубцами, и дом чем-то напоминал звездолёт из книг шестидесятых годов, когда Марс и Венера казались близкими и вот-вот достижимыми. Ребристый, из красного кирпича, с высокими узкими окнами и сложным, фигурным куполом крыши… В доме был лифт, соединявший все четыре этажа, и подвал, где первоначальный владелец хотел разместить сауну. Однако строители, нанятые бизнесменом, делать сауну в подвале не пожелали. Ни за пятьдесят тысяч долларов, ни за сто пятьдесят. «От неё не здоровье будет, а сплошной угарный газ, – доказывал хозяину бригадир. – Не дай Бог, помрёт кто-нибудь, а мы отвечай?..» Бизнесмену надоело с ним спорить, и он нанял других строителей, посговорчивее. Через полгода, не выдержав жутких головных болей, нападавших на него при каждом посещении сауны, коммерсант вспомнил предупреждение упрямого бригадира и велел перенести баню в отдельный, специально заказанный сруб. Тогда с цементных стен сняли гладкую осиновую обшивку, оставив их голыми. А потом хозяин особняка разорился и продал свою загородную резиденцию совсем другим людям. Вот тут-то пустующему подвалу и нашли новое применение.
…Даша полностью потеряла счёт времени. Когда наконец в полу открыли люк и её спихнули вниз по ступенькам, сознание витало достаточно далеко от беспомощной плоти, и она почти не почувствовала падения. Холодный каменный пол принял и остановил её тело, добавив несколько ничего уже не значивших ссадин и синяков. Всё кончилось… по крайней мере на какое-то время. Даша осталась неподвижно лежать – и одновременно поплыла прочь, прочь из этого мира, тепло и уютную тишину блаженного небытия…
Потом в уши принялся стучаться какой-то назойливый голос.
– Девушка, не лежите там, – уговаривал он снова и снова. – Вы можете двигаться? Ползите сюда!
Голос был мужской, и это делало его особенно омерзительным и пугающим. Даша попробовала отделаться от него, зажать уши руками, благо они теперь у неё были свободны. Но слабенькое, судорожное движение привело лишь к тому, что она заново ощутила и жёсткий ледяной пол, и страдание тела, и смертельное отчаяние души.
– Не лежите там, двигайтесь! – продолжал настаивать голос. – Ползите ко мне! Ползите, я знаю, вы можете!
Голос был невнятный, пришёптывающий и срывался на кашель. Даша до скрипа стиснула зубы и заплакала. Что он знает? Что он вообще может знать?.. Она была согласна попробовать и, вероятно, в самом деле сдвинуться с места – только чтобы уползти подальше от ненавистного голоса. Некая часть её сознания трезво наблюдала со стороны, понимая, что ей дали лишь временную передышку и ужасу не будет предела, вернее, всё по-настоящему прекратится только с её, Даши, окончательной смертью. Так чего ради кто-то пытался её отвести от благословенного края, вернуть обратно туда, где ждало только продолжение муки…
– Ползите, ползите сюда! – хрипло приказывал голос. – Да шевелись же ты, чёрт тебя побери, замёрзнешь!..
Человек снова закашлялся, и кашель кончился стоном. Даша, лежавшая на боку, очень медленно подтянула колени к груди. С трудом напрягла правую руку, упираясь в пол локтем, и передвинула себя на несколько сантиметров вперёд. Все мышцы сопротивлялись движению, тело просило покоя… покоя…
– Ну, давай, давай, девочка, только не останавливайся, ползи! Ещё немножко! Давай!..
Время от времени Даше начинало казаться, будто она быстро и легко скользила вперёд, совсем как когда-то – школьницей в плавательном бассейне. Но потом ласковая вода превращалась в холодный ранящий пол, и она приходила в отчаяние, понимая, что движется еле-еле, ёрзая почти на одном месте. Ей почему-то необходимо было ползти, хотя она давно позабыла, куда и зачем…
Потом под её плечо проникла чужая ладонь. Приподняла и потащила с собой. Даша вскрикнула и забилась, потонув в бездне чёрного ужаса, но тут же ощутила под собой какие-то рваные тряпки, нагретые теплом человеческого тела, и скорчилась на них, уткнувшись затылком в нечто живое и покрытое, в отличие от её собственного тела, одеждой. Ладонь убралась с плеча, но скоро вернулась с подобием одеяла, очень и очень давно бывшего стёганой курткой. От куртки воняло всяческой мерзостью, но она ещё способна была согревать.
– Даша?.. – спросил вдруг мужчина. – Господи, Дашенька, как вы-то здесь оказались?..
Дашу вроде бы действительно звали именно так, но ответить не было сил. Она замученно сжалась в комок и опять поплыла в никуда сквозь багровые облака, унеся с собой смутное удивление: почему он произнёс это имя?.. И почему голос, на который она в конце концов поползла, с самого начала показался странно знакомым?.. Она уже ничего не слышала и не чувствовала прикосновений руки, гладившей её щёку и волосы. Впрочем, узнать Никиту Новикова было теперь, пожалуй, ещё труднее, чем её саму. Когда-то крепкий и плотный, он страшно осунулся и исхудал, так что тельняшка и старые джинсы, в которых он две недели назад вышел с мусорным ведёрком во двор, теперь висели мешком, в светлых волосах завелись белые нити, а зубов во рту осталась хорошо если половина. Все эти дни и ночи Никите смертельно хотелось добраться до своих мучителей и хоть кого-нибудь из них задушить, а теперь, если только возможно, хотелось того же самого ещё вдвое сильней, но он был беспомощен. Он даже не мог пустить в ход правую руку. Он почти не чувствовал её – от сломанного локтя до запястья, прихваченного наручниками к какой-то трубе.
Проверка на прочность
Ранняя электричка, заполненная невыспавшимися пассажирами, наконец-то одолела городские хитросплетения и замерла у вокзальной платформы. Люди устремились из вагонов, толкаясь и переругиваясь друг с другом. Большинство лиц в толпе были русскими, только из одного вагона вывалился целый табор галдящих цыганок (сплошь беременных либо с детьми на руках), а из самой последней двери, отстав от других пассажиров, вышел подросток-негр. Он был одет в затасканную куртку, из которой к тому же явно успел вырасти. Джинсы, давным-давно купленные в секонд-хэнде, тоже были ему коротковаты, но зато широки. Но он бросался в глаза не этим – мало ли у нас неухоженных пацанов! Человек с намётанным взглядом скорее обратил бы внимание на заторможенный, как у сомнамбулы, ритм движений чернокожего допризывника. Этот ритм не соответствовал ритму толпы на платформе, подросток торчал из неё, словно тонкий ствол дерева посреди реки, и толпа, как река, обтекала его. Подросток прошёл через зал ожидания и вышел на улицу, не вызвав ничьих подозрений.
