Сегодня у Владимира Игнатьевича Гнедина здесь была назначена встреча. Бизнес-ланч с московскими издателями, которые прослышали о временных неудачах и трудностях «Интеллекта»…
Шофёр остался внутри – стеречь, чтобы, не дай Бог, не угнали или не приладили адской машины под днище. Владимир Игнатьевич выбрался из «Вольво» и вдвоём с Мишаней направился к узкому железному трапу над колышущейся водой. Будь на то его воля, Гнедин предпочёл бы отправиться в любой другой ресторан. Очень уж всё здесь напоминало не очень далёкий вечер, когда он этаким счастливым влюблённым привозил сюда Дашу, и она без шапочки – разве, мол, я уж такая мимоза! – храбро шла по этому самому мостику, и чёрная вода тяжело колыхалась внизу, отражая огни… Вода и теперь стояла выше ординара и таила в себе непроглядную черноту, хотя время было обеденное – два часа пополудни. Гнедин миновал дверь и бросил пальто гардеробщику, тотчас вспомнив с тяжёлой дурнотной тоской, как вот на этом самом месте принимал Дашино мягкое бежевое пальто и передавал его – вместе с её запахом и теплом – тому же самому лысеющему молодому человеку…
Нет уж! Как только в истории его трагической любви будет поставлена последняя точка, он перестанет здесь появляться, и все поймут почему. Но до тех пор ему следует бывать здесь по возможности чаще. Сидеть одному вечерами (телохранитель не в счёт), смотреть на догорающую свечу и безысходно грустить…
Владимир Игнатьевич прошёл к приготовленному и ожидавшему его столику, опустился на стул с высокой спинкой и посмотрел на часы. Московские издатели должны были приехать минут через пятнадцать.
Мишаня сидел за соседним столиком, бдительно озирал зал. Когда требовалось, он умел придавать своему взгляду не просто «рентгеновское» выражение – его взор делался осязаемо плотным, отрезвляющим, как ушат ледяной воды, выплеснутой в лицо. Это прекрасно действовало на всяких сомнительных личностей и назойливых просителей, могущих приблизиться к шефу. В других случаях Мишаня, наоборот, прикрывал глаза тёмными линзами, превращая их в два провала. И это тоже действовало безотказно.
Гнедин снова посмотрел на часы. Грешно было бы «Интеллекту» не испытать трудностей после гибели своего фактического владельца, Микешко. И почему тот в своё время вздумал жениться на этой дуре Надьке Баскаковой, никогда не интересовавшейся ничем, кроме драгоценностей, модных курортов и парижской косметики?.. Нет бы хоть из уважения к партнёрам подыскать себе жену вроде Инночки Шлыгиной. А что? Мишки-одноклассника, царство ему небесное, уже нет, а бразды фирмы по-прежнему в железных руках. Тогда как финансовая империя Микешко… Он что себе думал – что при его-то деньгах билет на всю вечность может купить?.. Или на него, Гнедина, посмотрел бы. Решил вот жениться по новой – нашёл себе умницу. Да и внешне Надька против неё швабра шваброй, даром что в бриллиантах от лифчика до манто…
Владимир Игнатьевич вздрогнул и мотнул головой, осознав, что опять думает о Даше как о живой и готовой вот-вот войти сюда, в зал ресторана. Он досадливо нахмурился, взял лежавшие на столе палочки для еды и стал вертеть их в руках. Он дорого дал бы за то, чтобы вернуть время назад и всё переиграть заново. Однако чудес не бывает, и, значит, надо всё выкинуть из головы и жить дальше. Благо в настоящем и будущем других заморочек полно…
Он покосился на «Роллекс». До встречи оставалось восемь минут.
В это время снаружи, на площадке перед «Цунами», остановилась белая, обклеенная весёленькими цветными брызгами-кляксами «семёрка». За рулём сидел нормальный во всех отношениях питерский житель, ехавший по своим делам из точки «А» в точку «Б» и чисто из финансовых соображений пустивший в автомобиль пассажира. Пассажир был невысокого роста, темноволосый, при рыжеватых с проседью усах и, видимо, близорукий – всё протирал платочком очки и беспомощно щурился, когда их приходилось снимать.
– На Московский вокзал еду, друга встречать, а проклятая не заводится, – сообщил он водителю сквозь опущенное окошко. – За полтинничек не подкинете?
Дело происходило на углу улицы Савушкина, где Приморский пересекает трамвай. Водитель кивнул, и очкарик благодарно забрался в машину. На нём была хорошая кожаная куртка, очень мягкая даже на вид, и добротные джинсы. Ясно, не в таком же прикиде возиться с «проклятой», отказавшейся заводиться!
Когда на горизонте показался «Прибой», пассажир попросил тормознуть:
– На минуточку, командир, столик закажу встречу отметить.
Хозяин «семёрки» исполнился законного подозрения: он слыхал, как такие вот внешне пристойные граждане устраивали доверчивым автовладельцам «сквозняк» – выскакивали якобы ненадолго и тут же исчезали навеки. Но очкарик сам понял подозрительность своей просьбы и выложил на Торпедо пятьдесят новых рублей. А потом снял и бросил на сиденье кожаную куртку, оставшись в сереньком свитере. Чтобы, значит, водитель тоже без него не уехал. И деловито зашагал к ресторану.
Говорят, американцы однажды решили удивить японскую делегацию. Показывали гигантский, только что выстроенный небоскрёб и завели азиатов в лифт величиной с целую комнату и оформленный тоже как комната: столики, диваны, пальмы в горшках. Ни о чём, конечно, не предупредили, нажали кнопочку, лифт пошёл, и узкоглазые бросились в дверь с криком: «Землетрясение, землетрясение, спасайтесь!..»
Может, это была всего лишь иллюзия, но Гнедин чувствовал, как еле заметно покачивается пол под ногами. Бархатные шторы перекрывали все окна, а стену напротив украшала картина: гигантская волна, взметнувшая к самому небу косматый пенистый гребень.
До встречи с москвичами оставалось пять с половиной минут, когда снизу, из гардероба, поднялся по лестнице молодой человек. Он повертел головой, близоруко оглядываясь сквозь очки, потом увидел Гнедина и пошёл прямо к нему, поднимая руку в приветственном жесте и улыбаясь. Владимир Игнатьевич слегка удивился, поскольку москвичи друг без друга на важные переговоры обычно не ездили, и подумал – никак что-то случилось, или, может, второй сейчас подойдёт?..
Гнедин не был знаком со столичными издателями и не знал их в лицо, и они его, соответственно, тоже. Человек в очках подошёл и, чуть наклонившись, чтобы было слышно сквозь музыку, осведомился:
– Владимир Игнатьевич?..
– Очень приятно, – Гнедин отложил палочки для еды, которые рассеянно вертел всё это время, и стал подниматься со стула – пожать руку приехавшему. Но до конца выпрямиться не успел.
Потому что японские деревянные палочки взвились со скатерти и снизу вверх ударили его под подбородок. У них были тупо срезанные концы, но сильнейший удар вогнал их на всю длину – палочки остановились, только уткнувшись изнутри в череп. Гнедин плавно осел обратно на стул и остался сидеть. В насквозь пробитом мозгу рвались тонкие цепочки нейронов и быстро распространялась смерть. До остального тела ей предстояло дойти существенно медленней. Тело ещё подёргивало руками и совершало последние медленные вздохи, но скоро это прекратилось, и изо рта и ноздрей потоком полилась кровь.
У телохранителя Мишани был шанс. У него был шанс с самого начала, когда показался вошедший и прямиком направился к принципалу. У него оставался шанс даже и теперь – хотя бы отомстить за того, кого не сумел уберечь. Если бы он сразу упал вместе со стулом назад и в кувырке извлёк пистолет, – он смог бы выстрелить в киллера. И даже попытаться попасть. Однако сзади была стена, и Мишаня бросил руку за пазуху, оставшись сидеть, где сидел. Вот только для подобных фокусов требовалась скорость реакции раза в два быстрее, чем у него, и он не успел.
