– Распишитесь, молодой человек… – Марк Соломонович взял из Фиминых рук полностью готовый, со всеми печатями, бланк генеральной доверенности и ткнул в неё пальцем: – Вот здесь… – Под ногтями у него была траурная кайма. – И расписочку попрошу, по всей форме… Фима, продиктуй!
Пока тот диктовал, ростовщик сличил Женину подпись на гендоверенности и в паспорте. Когда расписка была готова, Марк Соломонович дважды перечитал её, вновь недоверчиво скосил глаза на гостей и, заверив:
– Я сейчас, – скрылся в недрах квартиры.
Вернулся он минут через десять. Зачем-то огляделся и выложил на стол приличную пачку стобаксовых:
– Здесь-таки всё точно. У нас как в аптеке!
– Проверим, – Журба взял доллары и со скоростью счетного автомата прошелестел всю толстую стопку: – Э, чегой-то не понял я, Марк Соломоныч! Стохи не хватает!..
– Быть не может! – Хозяин дома ещё раз самолично пересчитал зелень и сокрушенно покачал головой: – А зохн вэй, Фима, киш мирен тохес
[15]
! Как ты считаешь бабки, шлимазол
[16]
? Здесь же все кругом порядочные люди!.. – Он вытащил из кармана сто долларов и с полупоклоном сунул в руки Журбе: – Ошибочка вышла, молодые люди, фраернулись
[17]
, блин.
– Точно фраернулся, сионист хренов, – уже в салоне джипа Журба со смешком извлёк из кармана заныканную бумаженцию с портретом Франклина. В юности он неплохо «приподнялся» на ломке купюр и былых навыков до сих пор не утратил. – Перебьётся на изжоге, барыга позорный. Держи, Джексон! Это тебе на первоначальное обзаведение!
Женя Крылов, только что потерявший комнату в коммуналке, некогда купленную ему Шлыгиным, взял сто долларов и смущённо поблагодарил:
– Не знаю, когда отдам, Андрей Аркадьевич, честное слово…
Журба отмахнулся и опять включил радио, чтобы ехалось веселей. Из приёмника послышались цепенящие душу грозовые аккорды, потом полетел голос покойного Меркьюри.
– Хорошо поёт, царствие ему небесное, – сказал Журба и сделал погромче. – Хоть и гомиком был… а всё равно люблю, блин.
– Show must go on, – неслось из динамиков…
Не собирался в это утро Борис Благой заходить в школу. Да и что ему было там делать, если Олег сам в последние недели приносил на кухню раскрытый дневник и, слегка смущаясь, объявлял:
– Средний балл – четыре и пять…
– Давно бы так! – повторял каждый раз Благой, с удовольствием расписываясь. Кажется, парень в самом деле взялся за ум. А что? Выпускной класс на носу…
…И вот сегодня он случайно заглянул в комнату сына. Случайно заметил на столе красивую обложку – «Дневник петербургского школьника», ту самую, которую видел вчера. Может быть, Олег выронил дневник, когда по обыкновению торопливо запихивал в школьную сумку учебники?.. До школы было минут пять дворами, и Благой решил занести дневник – немного времени перед работой у него ещё оставалось…
…Только лучше бы он этого не делал совсем. Он застрял в школе на полтора часа. И почти столько же ходил потом кругами по микрорайону, начисто позабыв обо всех служебных делах и переживая последовательно приступы бешеной ярости, тупого отчаяния и, наконец, тихой и ясной мудрости. …Завучиха поставила ему на вид прогулы Олега, и он принялся спорить, доказывая, что у сына при всём том не так уж плохи дела… Даже выложил за стол принесённый с собой «Дневник петербургского школьника». С теми самыми четвёрками и пятёрками. Завуч – полнотелая энергичная дама непонятного возраста – перелистнула страницы, а потом со вздохом положила рядом классный журнал: «Сравните». Тут-то все и выплыло. Дневник, который подписывал каждое воскресенье отец, оказался обыкновенной фальшивкой. В журнале не только пятерок – вообще почти никаких отметок обнаружить не удалось.
– Очень предусмотрительный мальчик, – завучиха не скрывала ехидства. Довольно невесёлого, впрочем, ехидства. – Ни одной контрольной не посетил. Ну ещё бы. А подписи учителей? Да у него, право, талант…
«Мы-то держали вас за известного журналиста, – слышалось при этом Благому. – Мы-то вашими публикациями восхищались!.. Как вы умело их всех на чистую воду разных там корыстных чиновников, спевшихся с криминалом!.. А сами? В собственной семье… Под собственным носом…»
Вдвоём с завучихой Благой пошёл в класс отлавливать сына, но выяснил только, что Олега сегодня никто в школе не видел.
– А зачем? – удивилась молодая учительница русского языка. – Он вчера был…
Вот Благой и кружил по дворам, и казалось, будто попадавшиеся навстречу прохожие оглядывались на него и тыкали пальцем…
Сначала хотелось немедленно встретить Олега, влепить звонкую пощёчину и произнести нечто судьбоносное, типа: «Убирайся вон из моей жизни навсегда!» В конце концов, парню нужно одно – лишь бы оставили его в покое. Ну вот и пусть катится куда угодно. Какое к чертям родство крови!.. Взять хоть практиканта Лешу Корнильева… Каким образом, в какой момент он, отец, упустил сына? Почему в другой семье вырос замечательный мальчишка, а у него..?
К счастью, сын не встретился. Иначе Благой наломал бы такого, о чём скорей всего потом до гробовой доски бы жалел. Несколько раз сигналила недавно приобретённая трубка. Отвечать никакого настроения не было, и он её попросту выключил. Пусть что хотят, то и думают. Ну их всех к чёрту…
Приговор
Священный вулкан Катомби готовился принять в жертву ещё одну жизнь…
Солдат в грузовике было шестеро, плюс офицер в кабине. Солдаты выбросили пленника из кузова наземь, и он пополз вверх по тропе, что вела к жерлу малого кратера. Он полз на четвереньках, поскольку изувеченные ступни просто не выдержали бы соприкосновения с горячей каменистой землёй. Солдаты шли рядом, время от времени пиная его, чтобы полз побыстрей. Они беспечно смеялись между собой и даже не сняли автоматы с предохранителей: а зачем?.. Приговорённый был совершенно беспомощен…
…Тяжёлый шнурованный ботинок, занесённый для очередного пинка, прошёл мимо цели, чернокожий солдат потерял равновесие, а в следующий миг его сердце остановилось раз и навсегда…
…Шестой солдат от испуга разучился стрелять, настолько он не ожидал, что полумертвец всё же сумеет подняться. В последний оставшийся миг воин атси замахнулся прикладом… И умер, как умерли первые пятеро.
…Офицер остался последним. Один на один с человеком, которому жить-то не полагалось, не то что драться и убивать. Офицер пятился к дымившему кратеру, сражаясь с кобурой пистолета, никак не желавшей расстёгиваться, мясистое чёрное лицо покрылось серым налётом. Он всё же успел, потому что сил у его противника осталось очень немного: страшные вспышки вроде той, что подняла его на ноги, не могут продолжаться сколько-нибудь долго… Бахнул выстрел, и пуля ударила пленника, но тот уже перешёл грань, когда думают о собственной жизни и смерти. Ещё один шаг, ещё один разряд безумной боли в обнажённых ступнях, и он дотянулся до офицера, и офицер умер. Приговорённый рухнул с ним рядом. Придя через некоторое время в себя, он стащил с офицера форменную рубашку, его же карманным ножом распорол её надвое и замотал ноги, чтобы можно было хоть как-то ступать ими по земле.
