Когда из отверстия показалась липкая, влажная пятерня и крепко ухватила его, Михаил Матвеевич закричал и забился. Постепенно его конвульсии угасали.
Он не был ни двужильным, ни даже попросту крепким, и водоворот быстро затянул его в темноту.
Сытому удаву нельзя оставаться среди мышей, потому что одна из них может запустить в него зубы…
– Скунс… – протянула Пиновская и покосилась на Дубинина.
Они сидели друг против друга в кабинете Плещеева и двигали по столу фотографии, от которых минимум на неделю пропал бы аппетит у любого нормального человека. Но не у них. Им отрезанные головы случалось держать в холодильниках, на других полках которых – таков быт! – лежали домашние бутерброды…
Осаф Александрович рассматривал цветные блестящие снимки, сдвинув на лоб очки и время от времени вооружаясь большой лупой. Они с Пиновской уже знали, что одноногий инвалид, продавший Микешко книгу, в ближайшем дворе был остановлен местной шпаной, засекшей его удачную сделку. Доллары у мужика отобрали, а самого легонько побили – действительно легонько, лишь для острастки: неча на чужой территории промышлять. Поднявшись, неунывающий попрошайка с завидной скоростью упрыгал куда-то на своих костылях. Наверное, осваивать новый Клондайк. А может – пропивать заначку, не найденную грабителями…
Всё это поведали сотрудникам органов сами участники избиения, до смерти, надо сказать, перепуганные исходом событий и тем, что, оказывается, поколотили возможного убийцу банкира.
Злополучная купюра лежала здесь же, на столе, упакованная в полиэтилен. Дубинин уже успел убедиться, что свежие «пальчики» на ней содержались лишь Микешкины и хулиганов. Отпечатки инвалида, при всём честном народе мусолившего деньгу, отсутствовали.
– Как и следовало ожидать, – сказала Пиновская. Под окнами затормозила голубая «девятка», и скоро в кабинет ворвался Плещеев – взъерошенный и сердитый.
– Мариночка считает, что Скунс, – сообщил ему Осаф Александрович.
– Не упоминать при мне больше никогда этого имени!.. Запрещаю!.. – Шеф принялся яростно хлопать по карманам в поисках сигарет, потом в очередной раз вспомнил, что больше не курит. Снял куртку и тяжело опустился на стул. Дверь в предбанник осталась приоткрытой, и Наташа, от которой не укрылось состояние любимого начальника, сперва опасливо заглянула внутрь, а затем молча, без распоряжений, внесла кофе на всех и «антитеррористическую» вазочку с конфетами.
Плещеев запустил пятерню во всклокоченную шевелюру:
– Меня сначала хвалить… решили, что это мы постарались. Ах, какая работа, высший класс, мастера, ювелиры… комар носу… во все буквари… всем премии, благодарности, чуть ли не ордена… Я, как приличная девушка, конечно, созналась…
– И совершенно зря, – высказался Дубинин.
– Нет бы объявить его нашим штатным сотрудником!.. – Пиновская невозмутимо хрустела фольгой, разворачивая «Мишку на севере».
– Сначала де-факто, а потом и де-юре, – бестрепетно поддержал Осаф Александрович. – Давно пора.
– Ему, так и быть, орден, – развивала мысль Пиновская. – А премию – нам… Уж до того кстати бы…
Плещеев, взявший было чашечку, со стуком поставил её обратно на блюдце:
– Да когда я в этом доме хоть что-нибудь правильно делал?!
– Иногда бывает, Серёженька, – утешила его Марина Викторовна. – Иногда. Ты, главное, творчески развивайся…
– А мы, как это… не хочешь – заставим, не умеешь – научим, – посулил Дубинин. – Чем, кстати, кончилось? Нас пока ещё не разогнали?..
– Пока нет. – Плещеев отпил кофе, сморщился и сунул в рот развёрнутую Пиновской конфету. – Наобещали, правда, такого… При дамах произнести не решусь…
Осаф Александрович покосился на прикрытую Наташей дверь кабинета:
– А если серьёзно, ты, Сергей Петрович, в самом деле давай дозревай. Я ведь ему в «Интернете» мигом приглашение выставлю. И он его, что самое-то смешное, получит…
«И в гости придёт, – подумал Плещеев. – С него станется…» По большому счёту от такой перспективы следовало заплакать. Он попробовал представить себе эту картину – и закашлялся, подавившись кофе в приступе неудержимого смеха.
– Светик? Привет, рыженькая, это я, Валентин… Как ты там, не хочешь сегодня меня навестить? Ну и отлично, я за тобой на машине заеду… Нет-нет, просто так вышло, что я сегодня пораньше освободился…
Проспект Ветеранов
Жуковский «Москвич» был семьдесят четвёртого года выпуска, декабрьский, и Стаська, к сожалению, знала об этом. К сожалению – потому что не меньше десятка предложений о продаже «четыреста восьмых», найденные в коммерческих газетках, были рассмотрены и отвергнуты именно по этой причине. Снегирёв без устали читал объявления и звонил, в том числе даже в Новгород и в Москву. А проезжая по питерским улицам, всё поглядывал по сторонам, выискивая характерные силуэты пожилых «Москвичей» – не мелькнёт ли у какого за стеклом беленькая бумажка с надписью «ПРОДАЁТСЯ»?..
Несколько раз он останавливал такие автомобили начинал подробный расспрос. Потом, извинившись, о кланивался.
«Москвич», чьи номера по-прежнему лежали у него в багажнике «Нивы», для Стаськи числился в ремонте. Дни между тем шли, а поскольку даже сильно покалеченный автомобиль нельзя чинить бесконечно – время начинало поджимать всё ощутимее. Наконец Алексей пришёл в отчаяние и надумал распространить область своих интересов на все «четыреста восьмые» вообще. Поскольку машину, не предназначенную для продажи сегодня, довольно легко сделать таковой назавтра – всё зависит от предлагаемой суммы. Одна беда, старое поголовье зимой большей частью зарастает сугробами на стоянках. Или вовсе прячется в гаражах.
Снегирёв начал перебирать про себя «автопортреты» (от слова «автомобиль») всех стоянок, где ему в разное время случалось держать свою «Ниву». А потом решительно порулил на проспект Ветеранов.
…Очередная оттепель растопила снег до асфальта, и серовато-голубое пятнышко бросилось ему в глаза ещё с поворота. Благо помнил, куда смотреть. Он, в общем, и курс-то сюда взял именно из-за цвета – «Ладога», один в один с жуковским. Не потому, что зелёную или оранжевую машину было бы хлопотно перекрасить. Просто имеющие одинаковый цвет (да ещё такой редкий) могут с хорошей вероятностью оказаться одного года выпуска. А кроме того – насколько он помнил, стоянку автомобиль покидал редко. Он и теперь, родимый, был здесь. Снегирёв ощутил, как между лопатками побежали мурашки интуитивного предчувствия удачи, и твердо приказал себе не говорить «гоп».
Он остановился возле шлагбаума, и удача продолжилась. Ему навстречу в огромных растоптанных валенках, с метлой и лопатой шёл дежурный кладовщик дядя Витя:
– Бли-и-и-ин, какие люди приехали!..
Снегирёв вытянул из-за сиденья негромко звякнувшую сумку:
– Я тут кстати пивка захватил. «Мартовского»…
