Арчи подал нам целый поднос сладостей к чаю, и мы устроились в саду. Любуясь тем, как мягкий свет летнего вечера заливает лужайку, я подумала, что Арчи умница и правильно выбрал линию поведения и манеру держаться. Он, к счастью, вел себя не слишком фамильярно и даже, наоборот, осторожно; но чувствовалось, что ему искренне хочется мне понравиться и еще — что он действительно любит мою маму.
Арчи казался мне трогательным, потому что живо интересовался мной: спросил, чем я занимаюсь, и, когда я рассказала ему о книжном магазине, он отнесся к этому совсем не так высокомерно, как — уверена — отнесся бы папенька. Арчи не пытался меня принизить. Он просто сказал: «Самое прекрасное в новых возможностях — то, что они появляются из ниоткуда и только от тебя зависит, как их использовать». Чуть позже он нежно посмотрел на маму и спросил: «Ты ведь очень гордишься дочкой, да, Диана?» — и прозвучало это искренне. Арчи не пытался подлизаться ко мне или к маме. Благодаря ему я приободрилась: получалось, что, раз Арчи видит во мне скрытый потенциал, которого я не замечаю, значит, и другой мужчина тоже сможет разглядеть это. Арчи непринужденно вел беседу, а я смотрела, как зачарованно мама глядит на него, и меня затопила волна благодарности — и от себя, и от мамы. Я поняла, что всегда буду хорошо относиться к Арчи, потому что он верит в маму и в меня.
По возвращении в Лондон моя вера в спасительное могущество любви окрепла. Новую работу в магазине Майлса я рассматривала как отличную возможность с новыми силами взяться за карьеру и, возможно, как трамплин для новых знакомств. И только когда прошла неделя на новом месте, до меня дошло, что Майлс тоже рассматривает магазин как отличное место для охоты. Любая, абсолютно любая женщина, которая забредала в заведение Майлса (конечно, предпочтение он отдавал дамочкам с вызывающим декольте), становилась для владельца потенциальной мишенью, и Майлс начинал оглаживать очередную покупательницу ласкающим взглядом. Что меня поражало — так это то, что большинство дамочек возвращалось на другой день, хихикая и хлопая затуманенными глазами.
Когда я в лоб спросила Майлса, что он себе думает, тот лишь плечами пожал:
— Дейзи, неужели ты до сих пор не знаешь, что для мужчины постоянно тра… кхм… иметь дело с одной и той же бабой, пусть хоть сто раз красоткой, — тоска зеленая? Достает ужасно.
— А разве тебя со временем не достает каждое утро просыпаться рядом с новой дамочкой? И видеть каждое утро затылок другой масти или, что хуже, наращенные волосы?
— Вот поэтому я всегда стараюсь выставить даму до того, как лягу спать! — рассмеялся Майлс. — Конечно, если бы мне приходилось по утрам просыпаться и видеть опухшую физиономию в размазанной косметике, это был бы ад кромешный. Да и наволочки жалко.
— Неужели тебе совсем не хочется влюбиться? — удивилась я.
— Да я как-то не особо верю в любовь, — пожал плечами Майлс.
— Ты так циничен, что это, видимо, неизлечимо! — воскликнула я.
— А ты так легковерна, что это наверняка больно! — парировал он.
— Вовсе нет! Влюбленность — это всепоглощающее желание слиться в единое целое с другим человеком, делить с ним каждую мысль и вздох, — в надежде, что тогда твоя жизнь сделается осмысленной и все встанет по местам.
Майлс заржал, как жеребец.
— Ну ты даешь, Дейзи! Ты настоящий чокнутый романтик!
— На самом деле я ищу настоящую любовь. И я ее найду — вот увидишь! — ответила я.
Каждый день я наугад раскрывала какую-нибудь душеспасительную книжку по самопомощи (в магазине их были просто залежи) и писала подвернувшиеся афоризмы цветными мелками на грифельной доске, после чего выставляла «цитату дня» в витрине. Очень было занятно наблюдать, как прохожие останавливаются прочесть афоризм и идут дальше, задумчиво переваривая прочитанное. Отчасти эти наблюдения занимали меня потому, что помогали чувствовать себя не такой одинокой и никому не нужной. Ведь каждый, кто замедляет шаг, чтобы прочесть такое изречение, тоже к чему-то стремится и что-то ищет! Значит, я не одинока.
«Если ты ощущаешь, что жизнь поддерживает тебя на плаву, можешь смело расслабиться и плыть по течению — пусть все происходит само собой». Этот вчерашний афоризм казался мне истинным перлом, потому что я убедилась в его правдивости. В самом деле, чем больше ты боишься, тем меньше доверяешь жизни и, следовательно, тем отчаяннее хватаешься за всякие дурацкие корни и ветки, которые свисают над рекой жизни. Господи, как подумаю, за каких кошмарных мужиков я цеплялась раньше — ненадежных, непорядочных — и еще убеждала себя, что ищу и нашла надежное мужское плечо! Обманывалась? Безусловно. А теперь? Ну уж нет, не дождетесь! Я повзрослела.
Майлс возился с кофеваркой, а я тем временем уже протерла грифельную доску и написала на ней очередную сентенцию.
«Когда разрываешь неудавшуюся связь, это напоминает масштабный приступ поноса. Из тебя выходит всякая дрянь и отрава, но, как только ты очистишься, тебе сразу полегчает».
Майлс прочитал изречение вслух, исходя сарказмом.
— Дейзи, солнце мое, смысл этой досочки в том, чтобы привлекать покупателей, а не отпугивать, — процедил он. — Пусть они думаю, что тут работают нормальные люди, а не идиоты-невротики, помешанные на книжках по самопомощи.
— Давай начистоту, — весело сказала я. — Майлс, единственное, что удерживает тебя от прочных отношений, — это страх перед болью разрыва. Конечно, однодневки, то есть одноночки, куда удобнее — для трусишек. Никакого эмоционального риска.
— А по мне, не нужно придавать эмоциям такое значение! — взвился Майлс. — Вот смотри, ты же совершенно сдвинутая, а все потому, что ты самый эмоционально открытый человек на свете. Душа нараспашку, сердце наружу — заходи, кто хочет, и топчи грязными ботинками. Так нельзя.
— Вот что, Майлс, — я шутливо ткнула в него мелком, — предлагаю завершить этот маленький диспут еще одним афоризмом. Слушай: «Те, кто изучает других, — люди мудрые. Те, кто изучает себя, — просветленные».
Майлс зажал уши и зарычал, как изнемогающий лев. Я только засмеялась в ответ и побежала к витрине, выставлять доску с надписью. Майлсу ничего не оставалось, как пойти рыться в подсобке.
Общение с Майлсом действовало на меня благотворно — даже несмотря на наши полярные взгляды: эмоциональный «ян» и безразличный «инь». Мы, конечно, постоянно вышучивали друг друга и проводили целые дни в словесных дуэлях, но под всем этим был прочный фундамент настоящей дружбы. Рядом с Майлсом я меньше страдала из-за отсутствия романа. Какой бальзам на душу — смотреть, как парочки бродят вдоль стеллажей, листая книги, — и не чувствовать ни малейшего укола зависти! Ну ладно, чего уж там, иногда, конечно, я ощущала крошечные укольчики. Например, днем в четверг, когда взбивала молоко для капучино, — к слову сказать, кофеварку Майлс купил такую, что сделала бы честь агенту 007, по последнему слову техники и с толстенной инструкцией по эксплуатации, доступной разве что дипломированному инженеру. Взбиваю я, значит, молоко, и тут входит какой-то папик и с ним прехорошенькая девушка. От них исходила такая истома, что я сразу просекла: они только что из постели. Вот интересно, почему парочки сразу после любовных утех так тянет в книжные магазины? Сколько раз видела! Они что, мечтают об уютных совместных вечерах за книжками — блаженном времени, до того пока отношения не начнут приедаться? Девушка рылась в бестселлерах, а ее спутник поглаживал ее по шейке. Приглядевшись, я покрылась испариной от ужаса. Трой Пауэрс!
