Никогда не забуду того мгновения, когда впервые увидела спальню Джейми. Вид спальни Макса подействовал на меня так, будто мне дали шанс начать новую жизнь. Спальня говорит о мужчине не просто очень много — она говорит о нем все! Так вот, когда Джейми впервые показал мне свою комнату в родительском доме, я сразу его раскусила. Я увидела четкий набросок нашего будущего брака, полную картину нашей абсолютной несовместимости, — как если бы мне предъявили выписку из предсказания будущего.
Комната Джейми оказалась типичной берлогой любого парня, закончившего частную школу. Беспорядок и полное отсутствие вкуса. И это еще не все. На полу накопились культурные слои его старых школьных шмоток, из ящика ночного столика вылезали какие-то странички школьных сочинений. Постель тоже производила впечатление: на ней красовались синюшные подушки и идиотское покрывало в психоделических узорчиках. На каминной полке были расставлены все открытки-валентинки, какие только Джейми получал в жизни, а рядом — три кубика Рубика. Помню, я пыталась понять, что же меня взбесило больше всего, и осознала — абажур на люстре. Он был разрисован узорчиком из плюшевых мишек, но этого мало: на абажур были наклеены светящиеся буквы. «Тут живет Джим-Джем», — прочла я и содрогнулась так, словно Джим-Джем уделал все стены кровью. Впрочем, я тогда была дурой и по глупости решила спасти Джейми, помочь ему. Я думала, что смогу заставить его повзрослеть и стать тем мужчиной, за которого, как я себя убедила, хотела выйти, — и все это произойдет, если я заставлю его выбросить из комнаты подростковый хлам.
Итак, я рьяно принялась за уборку. Для начала я съездила в ближайший магазин за ароматизированной бумагой — выстелить ящики в Джеймином шкафу, а еще прикупила резиновые перчатки. Следующие восемь часов я в буквальном смысле слова выгребала из комнаты его дерьмо. Время от времени я застукивала Джейми за недозволенным: он пытался втихаря припрятать то ремень с заклепками, то растянутый красный свитер пенсионного возраста. Тогда я отнимала злосчастную вещицу, размахивала ею перед носом владельца и строго спрашивала: «Это — или я?» В конечном итоге я победила, но какой ценой?
В результате Лавиния Праттлок, мамаша Джейми, сразу же заимела на меня зуб. Мне как яростному адепту чистоты и порядка и в голову бы не пришло, что за такую уборку можно обидеться, но вот подите же: мадам взъелась на меня так, будто я разнесла комнату ее сынули, а не навела там порядок.
Бедняжка Лавиния. Я совсем не подпадала под ее идею невестки. Ей-то хотелось заполучить для Джейми простую, славную, незатейливую девушку, не склонную к бурным эмоциям, можно со скромной работой, но ни в коем случае не с блестящей карьерой, — ну, скажем, пусть обклеивает ванные ракушками или вышивает для друзей крестиком или шьет мягкие игрушки. Естественно, бедная тетенька не смогла скрыть разочарования, когда вместо этого идеала Джейми женился на говорливой, шумной, эмоциональной карьеристке, то есть на мне. В тот вечер, когда мы позвонили его родителям сообщить о помолвке, они даже не попросили передать трубку мне. Разговаривал Джейми, меня они слышать не пожелали. Через неделю мы поехали к ним домой «выпить чашечку чаю и познакомиться с новыми мамочкой и папочкой».
Я нередко вспоминаю тот миг озарения, когда, стоя на пороге хламовника Джейми, я поняла, что выходить за него нельзя; но озарение это было не единственным. Однако чем громче звучали тревожные звоночки, тем старательнее я их игнорировала. Вот, например, языковой барьер: мы с его семейкой точно говорили на разных языках, и это было понятно с самого начала, — но поначалу их манера разговаривать показалась мне трогательной и забавной, и я даже попыталась ее усвоить, чтобы сойти за свою. А говорили они таким слащавым, сюсюкающим языком слюнявых детских книжечек вроде Энид Блайтон. Джейми изъяснялся на нем вполне свободно. Ни одно слово не произносилось без уменьшительно-ласкательных. Праттлоки никогда не говорили «есть» — только «кушать». Ложечка, чашечка, кошечка, пирожочек, бай-бай, бо-бо, одно местечко, пи-пи, ка-ка… «Кисонька, передай мне зелененький кувшинчик с лимонадиком…» Больше всего меня потрясло, что пенис они называли «писей». Их большой кирпичный загородный дом, как большинство домов такого типа, был неимоверно грязен и захламлен. Дверца посудомоечной машины постоянно стояла нараспашку, так что пробегавший мимо спаниель неизменно облизывал грязные тарелки. Кухонный стол терялся под культурными слоями еще больше, чем пол в комнате Джейми: на столе громоздились стопки старых газет, липкие вазочки с последней «ложечкой вареньица», обязательно торчала ваза с увядшими цветами в вонючей воде, одинокое подгнившее яблоко или груша и еще почему-то — жестянка обувного крема. Да, местечко было затхлое. Задыхающееся от грязи. Каждый угол был забит вековым хламом, накопленным множеством поколений, но ценности в этих накоплениях не было никакой. Можно было подумать, что любой стоящий красивый предмет — скажем, старое кресло с кашемировым пледом или прелестная старинная статуэтка, — было бы сочтено непростительной слабостью. Хлам как таковой — вот принцип Праттлоков! Скромность и еще раз скромность, и нечего выделяться, нечего выбиваться из своего круга.
Мы выпили за будущее счастье (или, в случае мамаши Джейми, скорбно склонили голову перед ужасным мезальянсом любимого сына) — выпили тепловатой «шампани», закусив чипсами «Принглс», которые приходилось просто вытаскивать из упаковок, небрежно брошенных на стол. Я сидела лицом к буфету и не могла отвести глаз от битком набитых полок, с которых сыпалось, свисало и выпирало. Потом мы отправились поужинать в местную пивную, и Лавиния взяла на себя рассадку участников. Сынулю она посадила к себе под бочок, а меня поместила напротив, рядом с Гордоном Праттлоком — моим будущим свекром. Если я о чем и жалею (помимо того, что в свое время согласилась на свидание вслепую с Джейми), так это — что не встала и не заявила протест прямо тогда, за ужином. Шутка ли — я сотни раз продумывала обед в честь своей помолвки, я представляла его, еще когда была школьницей, и уж меньше всего я ожидала, что нас с женихом будет разделять стол и что мне придется поддерживать светский разговор о гольфе с сидящим рядом свекром и, давясь, впихивать в себя жирную утку. Разве по такому случаю мне не полагалось сидеть рядом с Джейми и слушать разговор о себе? Ну ладно, о нас с Джейми? А?
Надо, надо было мне запротестовать, надо было сказать: «Лавиния, ну что за глупости, конечно, Джейми должен сидеть рядом со мной. Вообще-то сегодня наша помолвка, вы не забыли?» Но я молчала в тряпочку, то есть в салфеточку, и весь вечер ненавидела себя за мягкотелость.
…И вот теперь я заглянула в спальню Макса — настоящий минималистический интерьер в стиле дзен, с матрасом-футоном на полу и с сухим вереском, элегантно уложенным между оконными рамами, — заглянула и ощутила, что попала в дом родной. Контраст с захламленной берлогой Джейми был просто поразителен. Здесь явно обитал такой же маньяк-аккуратист, как и я. Внимание привлекала единственная картина, украшавшая спальню, — она тоже стала дополнительным очком в пользу Макса: прекрасный пейзаж, электростанция в Баттерси, масло, холст (большой), фотореализм. Хороший вкус, как и умение без брызг нырять в воду или разбираться в чем угодно, от винтажных вин до туманных европейских авторов — это однозначный афродизиак. Я быстро лизнула тыльную сторону ладони и понюхала ее — испытанный способ проверить, не пахнет ли изо рта. Меня интересовало, не пахнет ли вчерашней чесночной пиццей — уф, не пахнет! Теперь можно смело возвращаться в кухню.
