— Мне казалось, надо сосредоточиться больше на том, чего хочешь, а не на том, чего не хочешь.
Люси вздохнула и внезапно посерьезнела.
— Знаешь, когда у тебя дети, все гораздо сложнее, потому что нужно думать и о них тоже, и требования сразу же возрастают. Нужно, чтобы мужчина полюбил и тебя, и детей. Все матери-одиночки жаждут познакомиться с таким мужчиной, который стал бы для ребенка идеальным отцом. Биологические отцы благополучно забывают о том, что превращаются в приходящих пап с покаянными подарками, но настоящими отцами быть перестают, потому что перестают ежедневно возиться с детьми и воспитывать их. А настоящим отцом делается отчим, потому что это он помогает маме, встает ночью к ребенку, успокаивает детские истерики, смазывает разбитые коленки и относится ко всему терпеливо и с любовью, как взрослый мужчина.
— Вот это и напиши. Ведь эти качества решают дело, и для тебя они принципиально важны, — посоветовала я.
Мы дружно застрочили, храня молчание и даже не переглядываясь. И только когда мы закончили, Люси попросила меня зачитать письмо первой. Чтобы успокоиться, я вдохнула поглубже и начала.
— Дорогой спутник жизни! Я никогда не думала, что мне придется писать такое письмо, потому что была замужем и полагала, что сумею победить одиночество. Но теперь мне кажется, что мой поиск любви превратился в сражение между нами. Сердце обмануло меня, уверило, что мне будет легко смириться и сдаться, научиться вести жизнь, в которой будет все, кроме подлинной любви и настоящего верного спутника. Жизнь, в которой будут друзья и способность видеть красоту в самом простом и повседневном — в цветке, закате, красивой песне. Сердце убеждало меня, будто такая жизнь станет плодородной почвой и на ней пышным цветом взойдут семена счастья. Но разве в жизни есть смысл, если идешь по ней в одиночку и некому показать цветок и вместе восхититься закатом? Да, закат будет так же прекрасен, но станет печальнее, потому что смотришь на него в одиночку и знаешь, насколько ярче были бы его краски, если любоваться им вдвоем.
Мне все равно, сколько тебе лет (но все-таки ты уж будь не совсем пенсионного возраста, потому что я хочу, чтобы тебя хватало на любовные утехи). Главное, чтобы ты существовал на свете, чтобы тебя омывало море эмоций, в котором плещемся мы все, чтобы ты понимал тот внутренний диалог, который питает наши страхи и пробуждает в нас мечты. Может быть, я покажусь тебе независимой и сильной — в чем-то я такая и есть. Но моя неспособность идти на компромисс и моя незрелость, которой пришел конец, завели меня на дорогу одиночества, а она упирается в тупик. Я никогда не верила себе и другому настолько, чтобы раскрыться и отдаться на волю любви и судьбы. Я хочу, чтобы рядом с тобой можно было быть беззащитной, не держаться настороже, расслабиться. Хочу, чтобы рядом с тобой можно было испытать восторг и страх авантюрного путешествия, потому что без этого жизнь скучна, бессмысленна и уныла и в конечном итоге превращается в саморазрушение.
Пожалуйста, поторопись и объявись поскорее! Я уже устала плакать глубокой ночью, устала ходить на вечеринки и свадьбы одна, устала проводить Рождество с мамой, потому что у меня нет своей семьи и дома. Я смертельно устала от того, что ты где-то есть, но я не знаю где и ты не рядом со мной. Вот… все. — Я перевела дыхание.
— Ах, Дейзи! — восхищенно вздохнула Люси. — Как ты здорово пишешь! Он у тебя получился просто замечательный. Ты его заслужила.
Потом Люси зачитала свое письмо, из которого мне особенно запомнился один фрагмент. Голос ее дрогнул, когда она прочла:
— У меня две маленькие дочки. Они ничем не заслужили, чтобы их отверг отец, который нас бросил. Я вспоминаю свою с ним жизнь и ясно вижу, что он мало и редко играл с ними и вообще держался в стороне и не желал радоваться семейному теплу и своему отцовству. Если ты любишь меня, пожалуйста, полюби и их как родных. Цени их нежную невинность, прелестные улыбки, их природную доброту, их неисчерпаемое умение радоваться. Люби нас всех вместе как семью. Пожалуйста, не бросай нас, если придется нелегко, и не уходи, потому что в моих мечтах такого нет. Может, по нашему виду и не скажешь, что ты нам нужен, но мы ждем тебя и подарим тебе самую горячую любовь.
Письмо Люси заставило меня устыдиться. Как это похоже на меня: написать целое письмо о том, что нужно мне! Ну что я за эгоистка такая! А Люси настолько щедра душевно, что закончила свое письмо словами о том, чем она одарит избранника. Ну какой нормальный мужчина устоит перед такими обещаниями?
Глава 10 Посттравматический синдром после свидания
Прошел месяц. Как-то вечером я возвращалась с занятий по йоге, и вдруг меня окликнул знакомый голос. После йоги вид у меня был соответствующий: голова немытая, поверх спортивной майки спортивная куртка, и, в довершение всего, на мне были пижамные штаны (чтобы после шавасаны, позы трупа, сразу же принять позу «сладких снов»). Я обернулась и увидела, что ко мне спешит какой-то мужчина, кажется знакомый. Узнала я его, как ни странно, по походе: только Энди Бентон умудрялся ходить с прямой спиной и в то же время расхлябанно. Длинноногий Энди лет десять назад был моим парнем, но с тех пор мы не виделись. Интересно, уж не мое ли письмо вызывало его? Неужели фокус с письмом сработал? Ну что ж, Суженым, Единственным и Неповторимым Энди не назовешь, но как вариант секс-приятеля — сойдет.
— Привет, Дейзи! — воскликнул он, улыбаясь своей неповторимой вопросительной улыбкой. После чего обнял меня и ткнулся носом в мою шею, совершенно как животное, обнюхивающееся с потенциальным партнером. В это мгновение я осознала, что Энди до сих пор остается едва ли не сексуальнейшим из моих знакомых.
Энди предложил зайти куда-нибудь выпить, я согласилась и по дороге успела освежить в памяти историю нашего с ним романа. Мы познакомились с Энди на открытии какой-то выставочной галереи. Он тогда работал художественным редактором в глянцевом журнале. Мне было двадцать семь, и я мгновенно поняла, что такого сексуального излучения еще не встречала. Сравнивать с Джулиусом смысла не было, потому что с Энди меня ничто не связывало. Едва я увидела Энди, мне сразу же захотелось очутиться в его объятиях, испробовать его прикосновение. Да, конечно, его привлекательная внешность сыграла свою роль — золотисто-карие оленьи глаза, темные волосы, — но гораздо важнее было именно ощущение сексуальности, исходившей от него, как радиация. Когда я заметила Энди, он как раз рассматривал какую-то скульптуру, и по тому, как он нежно провел по спинке резной деревянной птицы, я поняла, что у этого парня обостренное чувство формы.
Сама презентация была как все затеи такого рода — с фуршетом, состоявшим из крошечных канапе (рыба с картошкой), завернутых в газетные клочки, с йоркширским пудингом и острым соусом. Во всем чувствовались какая-то ирония и пресыщенность: и в официантах, одетых в черное, и в лакированных подносах, на которых теснились высокие бокалы с шампанским, и в дамах, которые чуть ли не качались под тяжестью начесов, подкладных плечиков и обильных украшений. Казалось, вся публика думает: «Ах, какие мы умные, раз достигли таких высот!» Казалось, все вечеринки и презентации для них уже одинаковы. Словом, это было дутое веселье и сплошной выпендреж. Публика напивалась, чтобы скрыть собственную пресыщенность и равнодушие, и уже не знала, чем бы еще похвалиться.
