Когда папенька попытался объяснить свое сложное положение — мол, любовница — это его коллега, с которой он вместе делал важный научный проект, — вполне естественно, что такой аргумент не был воспринят как весомый. Неужели папаша всерьез полагал, что мама поймет такую логику: он не хочет рвать связь с любовницей, потому что это может испортить работу над проектом?! Как всегда, папенька поставил карьеру превыше всего. Стоит ли говорить, что, когда выяснился возраст его партнерши — на двадцать лет моложе папаши, — нас с мамой это ожесточило еще больше.
Так что теперь мамин загородный дом превратился в своего рода приют для двух храбрых женщин, за которых их мужья даже не попытались бороться. Ужасно просыпаться в своей бывшей детской с выцветшими розочками на обоях, зная, что мои замужние ровесницы в это время катают детские коляски по парку. Когда я была замужем, каждый визит домой превращался в праздник, но теперь, когда я разведенка и вынуждена жить у мамы, потому что мне больше некуда деваться, я чувствую себя подавленной и несчастной, а старая детская вызывает у меня натуральную клаустрофобию. В таком коротком браке (вот уж воистину он оказался бракованным), как у нас с Джейми, невозможно при разводе получить финансовую стабильность. На выходе получаешь ровно то, что вложил на входе. А потому денег у меня сейчас хватало ровно настолько, чтобы дотянуть до следующего года или чуть дольше — при условии, что я останусь жить у мамы. В отличие от Джейми, крепкого тыла в виде кругленького наследства у меня не имелось, и, опять же в отличие от него, я, выходя замуж, принесла в жертву браку работу в издательстве — по настоянию мужа, между прочим. Вот и получалось, что жить с мамой за городом — единственное, что я могла себе позволить.
Мамин дом выглядит пыльным и запущенным, но это ничего, потому что под слоем пыли все равно просматривается определенное благородство так называемых «старых денег» — благородство старины. Все подобрано со вкусом, и неважно, что атласная обивка на прекрасной старой мебели потускнела, старинные ламы покосились от времени, а постельное и столовое белье поистрепалось. Все это не бросается в глаза, потому что рядом нет ничего нового и сравнивать не с чем. Мы не относимся к нуворишам, то есть новым богатым, скорее, к новым бедным, если можно так выразиться. Здесь, в Котсфолде, это гораздо приличнее, почетнее и в целом лучше. Какая разница, что мама не может себе позволить поездку на курорт или установку нормального горячего водоснабжения (в доме до сих пор старомодные водогреи великанских размеров, и их нагрев обходится в целое состояние). Зато как великолепны бриллианты на въевшихся в руки, неснимаемых старинных кольцах — да, мама не снимает эти кольца, даже когда работает в саду или возится с собаками! Да, мамина сумочка от «Гермеса» уже стала антикварной, ее потемневшая кожа покрылась трещинками, но когда мама берет ее, отправляясь за покупками в город, то, несмотря на дешевую флисовую куртку и простенькую юбку, этой сумки вполне достаточно, чтобы окружающие поняли: моя мама из тех самых.
Когда бы я ни выходила к завтраку, мама всегда не одета. Ей вечно некогда, и она неизменно встречает меня в старом толстом зеленом халате, резиновых сапогах и жемчугах на шее. Разве что губы торопливо тронуты розовой помадой.
— Ну, как прошло свидание с этим банкиром? — поинтересовалась на сей раз мама, занятая каким-то пахучим мясным варевом на старенькой плитке. — Что он из себя представляет?
— Умный. Богатый. Интересный. Состоявшийся, — отчеканила я.
— О Господи, — вздохнула мама. — От таких лучше держаться подальше.
— Мам, ты что, не расслышала? Тебе собачья шерсть в ухо набилась?
— Только не подумай, что такие мужчины кажутся мне непривлекательными, — пробурчала мама. — Когда-то и я была молода, и мужчины такого сорта — властные, состоявшиеся — меня очень даже притягивали. Но, видишь ли, такой тип не остановится ни перед чем, будет давить и даже делать больно, лишь бы все было, как он хочет.
— В бизнесе — да, но не в сфере личных отношений! — возмутилась я.
— Дорогая, он делец, и этим все сказано. У таких вся жизнь — бизнес. Они не делят ее на личное и деловое. Им все едино, и везде они давят, как танк.
Я заерзала и встала из-за стола, потому что в глубине души признавала мамину правоту. Трой ведь сказал, что жена ушла от него потому, что он был женат на собственной работе. Да, но я-то не собираюсь за него замуж, я просто хочу его завоевать. Чтобы доказать самой себе, на что я способна.
Мама пошла за мной в прихожую, продолжая свою мысль.
— Только не повторяй моих ошибок, детка. Нет одиночества острее того, какое испытываешь замужем за мужчиной, для которого на первом месте карьера. С годами от пребывания на втором месте просто тоска берет.
Я обняла маму, потому что знала: ее сердечные раны не зажили и за прошедшие двадцать лет.
— Я просто хочу, чтобы у тебя все было как можно лучше, Дейзи.
— Нет, мам, — мягко отстранилась я, — ты желаешь мне того, что сама считаешь лучшей участью, а не того, чего хочу я.
Сказав так, я поднялась на второй этаж к себе, в старую детскую. А чего я хочу на самом деле? Освободиться от Джейми, избавиться от этой тяги перещеголять его на любовном фронте. Хочу, чтобы мне было наплевать на его победы, на то, что он счастливее меня, что живет лучше, что пользуется большей любовью и процветает сильнее меня. Мне хотелось радоваться за него, а не кипеть от ярости и обиды. Я пролистала затрепанную книжку «Уйти, чтобы спастись», потому что остро нуждалась в мудром совете. «Когда ни один из партнеров не выигрывает, приз получают оба», — гласила книжка. Значит, мне нужно разорвать эмоциональную связь с Джейми, отпустить его, стать независимой. Это и будет моей наградой.
Сидя на кровати, я принялась перелистывать наш фотоальбом. Оттуда выпорхнули фотографии — наша с Джейми последняя рождественская поездка на Барбадос. Вот мы оба сняты в лодке, на фоне небывалого заката — поехали посмотреть на хищных морских черепах. (Купаться я не смогла, потому что черепах привлекает запах крови, а у меня, по закону подлости, как раз были критические дни.) Да, на фотографии мы смотрелись отлично. Прекрасной парой. Но я никогда не забуду, как лежала на песочке, смотрела на лазурное море и в упор не видела всю эту красоту, потому что меня разъедали обида и горечь. У нас с Джейми уже больше не осталось сил притворяться; в общем, если нас что и объединяло, то лишь эта неспособность вдохнуть жизнь в умирающий брачный союз. Мы купались в курортной роскоши и изнемогали от тоски. Наверно, Джейми было так же одиноко и больно, как и мне.
Я знала, что, возможно, потом пожалею о содеянном, но не смогла удержаться и начала вырывать фотографии из альбома так отчаянно, словно это должно было подействовать на меня как обезболивающее. Я больше не могла допустить, чтобы этот мужчина и мои былые мечты, которые из-за него пошли прахом, занимали мое время, мозги и сердце еще хотя бы минуту. (Правда, я решила сохранить несколько снимков: себя в бикини на барбадосском пляже и себя в подвенечном платье — на случай, если я уже больше никогда не буду такой стройной, сияющей и ухоженной.) Какой-нибудь час спустя я уже стояла перед пылающим костром в саду, и щеки у меня горели от жара. Я швырнула в огонь еще и кассету со свадебным видео, на которой почерком Джейми было накарябано «Дейзи и прощай-свобода крошки Джейми». Туда же, в огонь, пошли все фотографии нас с Джейми вместе. Я смотрела, как их яркие краски расползаются в огне, как скукоживается бумага. Над погребальным костром моего брака реяли клочки и хлопья пепла. Увидев, как горят фотографии моей ненавистной свекрови, теперь уже бывшей, — Лавинии Праттлок, — я завопила от радости. Свобода! Больше не придется давиться ее несъедобными бифштексами и изнывать от скуки, играя с Праттлоками-старшими в лото и прочую муру.
