Я придвинулась к Люси и попыталась ее утешить:
— Слушай, детей у меня нет, так что насчет матери-одиночки я, может, и не понимаю, но зато на собственном опыте знаю, каково это, когда жизнь рушится и теряет всякий смысл. Со мной тоже такое было. У меня просто сердце разрывалось от боли и обиды, и казалось, что это никогда не пройдет.
Люси принялась нашаривать чистый носовой платок — вся постель была усеяна скомканными, а Джесси деловито предложила:
— Давай-ка закажем чего-нибудь выпить и поесть в номер, сделаем тебе горячую ванну, а потом ты нам все расскажешь.
Так мы и поступили. Отмочив Люси в ванне, накормив и напоив, мы втроем устроились на кровати, и Люси начала свою исповедь.
— На совместный выгул детей Эдвард явился бодренький и свеженький, и меня от него сразу затрясло, потому что я-то была усталая, как собака. Мы поехали в Гайд-парк, девочки по дороге уснули в машине, и вот всю дорогу Эдвард мне втюхивал, что наши отношения развалились не по чьей-нибудь, а по моей вине, несмотря на то что налево пошел он. «Курок нажал ты», — говорю, а он смотрит на меня так, будто убить готов, и отвечает: «Но весь заряд твой». Приехали в парк, он повел девочек на качели, а я сижу на скамейке, и вокруг сплошь благополучные семейства — достойные, нормальные, заботливые мужья обнимают жен, выпасают детей, обсуждают, куда пойти обедать и что где лучше готовят. В общем, вокруг нормальная жизнь, любящие и заботливые семьи, нежные отношения, и вот, значит, мы. Мне вдруг стало так одиноко, что я заплакала, а Эдвард, конечно, делал вид, будто не замечает. А мне просто открылось, что весь наш брак был построен на лжи, потому что, люби меня Эдвард по-настоящему, он бы никогда со мной так не поступил. И вот я час или два смотрела, как он корчит из себя любящего папочку, и все это время думала, что он же насквозь фальшив. Он качал девочек на качелях, а сам украдкой поглядывал на часы! Я думала только об одном: сейчас он отбудет отцовскую повинность, отвезет нас домой и укатит по своим делам, уж наверняка помчится трахать какую-нибудь молоденькую, а я опять впрягусь — покормить, искупать, уложить спать, и на мне опять повиснут двое детей. Я посмотрела в сторону Найтсбриджа, на автобусы, и какая-то неведомая сила подняла меня и повела к остановке. Я села в автобус и уехала. Потом часа три просто болталась по городу и плакала, потом села на первый попавшийся поезд и очнулась уже тут. Знаю, это ужасное свинство — вот так взять и бросить девочек, но мне хотелось, чтобы Эдвард на своей шкуре испытал, как это выматывает — пасти двоих детей.
— Что ж, тебя очень даже можно понять, — подытожила Джесси.
— И вы не скажете, что я плохая мать, потому что бросила детей?
— Люси, да ты одна из лучших мам на свете! — заявила Джесси. — Просто у тебя хроническая накопленная усталость и ты дошла до точки. И до ручки. Ничего удивительного, на твоем месте кого угодно бы спекло.
— Неужели я никогда не стану прежней? — в тоске спросила Люси.
— Тебе полегчает! — заверила ее Джесси. — Просто сейчас ты так вымоталась, что тебе кажется, будто жизнь утратила смысл. Ну вот, диагноз мы поставили, а теперь я прописываю тебе полный покой, как можно больше отдыхать и баловать себя. Поживи тут, сколько живется, и почаще ходи в спа.
— Спасибо, доктор, мне так не хватало ваших советов! — сквозь слезы улыбнулась Люси.
— А мне не хватало тебя, — призналась Джесси.
Убедившись, что Люси потихоньку приходит в себя, мы с Джесси вернулись в Лондон. Попутно я разжилась номером кредитной карточки Эдварда и убедила этого козла оплатить пребывание Люси в отеле «Рандольф», вдолбив в его тупую башку, что это всяко дешевле, чем круглосуточная няня и оплата лечения Люси в дорогой психиатрической клинике, куда она, несомненно, загремит, если ей не дать отдохнуть. Разобравшись с Эдвардом, я помчалась в книжный магазин, на боевой пост. Рабочий день еще не кончился, однако в магазине почему-то было темно, и только из подсобки просачивалась полоса света. Открыв дверь, я обнаружила Майлса, который возлежал на подстилке из платежных ведомостей, окутанный облаками табачного дыма, и прихлебывал пиво из банки.
— Ты что, спятил? — рявкнула на него я, пронеслась через подсобку и зажгла палочку благовоний. — Ты же загрязняешь своим токсичным выхлопом атмосферу магазина! Ты портишь нам всю энергетику! Я тут за прошлый месяц чуть ли не поленницу палочек сожгла, чтобы привлечь к нам удачу, а он, видите ли, дымит как паровоз! — Я принялась яростно размахивать дымящейся палочкой над головой у Майлса. Сладковато запахло жасмином. — Или ты не заметил, что с тех пор, как я провела ритуал на процветание и ежедневно читаю мантры для благосостояния, наши дела пошли в гору?
Майлс ладонью разогнал сладковатый жасминовый дымок, выдохнув новое могучее облако никотинового и тем совершенно порушив мои старания.
— Не, не заметил, — преспокойно сказал он, — и ты уж меня извини, участвовать в твоих шарлатанских песнях и плясках я не намерен. Как и в целом во всем этом эзотерическом идиотизме, который составляет твою жизнь. — Он протянул мне банку пива, и я так растерялась, что тоже отхлебнула.
— Вот так-то лучше, дурочка, — ухмыльнулся Майлс. — Как это у вас, эзотериков, говорится, прими свою внутреннюю суч…сущность. Прими то, что в глубине души ты пацанка. Честное слово, если кому и не помешает нажраться в зюзю, чтобы потом вытошнило в ближайшую канаву, а еще потом трахнуться с кем попало — так это тебе, Доули.
— Какая муха тебя укусила? — поразилась я. — У тебя что, приключился мужской кризис идентичности? Это ты так пыжишься показать, что ты мужик хоть куда, или что?
Майлс сел, привалился к стене и открыл новую банку пива.
— Нет, дорогуша, просто я сменил курс и отмечаю это знаменательное событие! — улыбнулся он.
— Ну-ка, ну-ка… — Я села рядом с ним, скрестив ноги.
— Я праздную то, что готов влюбиться. С рутинным сексом покончено! — объявил Майлс.
Наверно, скажи он мне, что теперь его новое увлечение — кидаться тортами в мальчиков из церковного хора, я и то поразилась бы меньше.
— Да! — торжественно продолжал Майлс. — Я готов пускать пузыри, дарить цветы, вести сентиментальные разговоры в постели, представиться ее родителям и, кто его знает, может, даже окольцеваться.
Видимо, глаза у меня стали как теннисные мячики, потому что Майлс поспешно объяснил:
— Понимаешь, я никогда не пробовал, каково это — сходить с ума от любви, вот теперь хочу расширить свой кругозор. Дозрел.
— Тебя бортанула твоя последняя фифа, что ли? — поинтересовалась я.
— Хуже, она меня обокрала, — отозвался он.
— Если она у тебя что и сперла, то уж точно не твое сердце, — отозвалась я. Конечно, я обрадовалась, что Майлс наконец-то повзрослел и достиг духовной зрелости и осознал, как важно любить, и все же что-то тут было не так. Меня грызло беспокойство. Попивая пиво, я гадала, в чем же дело. Неужели я ревную? Но с какой стати?
