Когда я надела его – словно вернулась на день назад. И показалось даже, что не было всего этого. Не было неизвестности и беготни по лесу. Одно только казалось реальным: разговор с Хилбертом ночью. Вот он въелся как будто в саму подкорку.
У крыльца постоялого двора меня снова ждала та самая карета. Казалось, она ещё пахнет свежим осенним воздухом тех лесов и полей, через которые довелось вчера проехать. Что на колёсах её, пусть и начищенных снова до блеска, ещё осталась пыль тех дорог. Но сегодня меня дожидался и экипаж Хилберта. Сам йонкер, ещё отстаивая какие-то обрывки традиций, не вышел ко мне, сохраняя положенную отстранённость, но и без присмотра, похоже, оставлять не собирался. А меня разбирало жуткое любопытство: так хотелось его увидеть.
Только перед самой площадью карета йонкера отдалилась, вырвавшись вперёд – чтобы жених добрался до храма первым. Пока ехали до места, я сидела в повозке, закрыв глаза. Ничего не хотела видеть, ничего – запоминать. Запомнить на всю жизнь я должна была другую свадьбу. С другим мужчиной. Но всё же пришлось разомкнуть веки, когда экипаж остановился и открылась дверца.
– Мейси дер Энтин? Вы будете выходить? – решился окликнуть меня лакей, осторожно заглядывая внутрь.
– Нет, – ответила я из вредности, изрядно напугав этим слугу.
Но всё же выбралась из кареты, хватаясь за поданную мне руку. И тут же взгляд сам метнулся вверх, пытаясь объять весь массивный каменный храм разом. Показалось, он приходится младшим братом Волнпику. Те же тяжеловесные толстые стены, и башня – остроконечная, с арочными окнами на самом верху. Только вместо мутных стёкол в окнах – цветные витражи. Огромное крыльцо, совершенно пустое: никаких тебе толпящихся в предвкушении гостей. Никаких тёток с голубями и детворы, готовой подбирать монетки. Всё чинно и строго: ни пылинки на ступенях, ни одного опавшего листика, хоть поблизости и стоят деревья. И даже прохожие как будто обходят храм, стараясь не переступить без надобности некую невидимую черту, что отделяла его от остального мира.
Лакей отпустил мою руку, позволяя дальше идти самой. Неожиданно у дверей, куда, наверное, могло проехать целое стенобитное орудие, меня встретила прислужница храма. Остановила, сдержанно, но приветливо улыбаясь. И отчего-то её лицо, ещё не слишком старое, но уже выдающее солидные годы, показалось мне неприятным. А особенно маленькие глаза, острые, тёмные, как две дыры в червивом яблоке.
– Церемония начнётся, как только вы переступите порог, мейси, – проговорила она степенно. – Просто идите к жениху. А когда остановитесь у алтаря и служитель закончит слова Единения, отдадите мужу вот этот ключ.
Она протянула мне на раскрытой ладони небольшой золотистый ключ, подвешенный к чему-то вроде браслета. Назначение его я осознавала плохо, даром что бегала в библиотеку якобы для изучения свадебных обрядов – было не до них. Но раз сказали сделать так, значит, надо так сделать и не задавать лишних вопросов. Женщина сомкнула браслет на моём запястье, и я повертела его, разглядывая застёжку: не сразу поймёшь, как её потом открывать. Какой-то больно хитрый механизм. Не случилось бы неловкой заминки, когда придёт срок отдавать его Хилберту.
От мысли о йонкере внутри что-то ещё раз перевернулось, вздрогнуло – и меня обдало жаром. Не к месту полезли в голову воспоминания о вчерашнем поцелуе – о, как он был на меня зол! Но неведомым образом это будоражило: лёгким страхом с привкусом запретности. А ещё эта утренняя его загадочность – и рядом как будто, и на расстоянии.
Пока я рассматривала браслет, женщина куда-то пропала, словно и не было её вовсе. Я огляделась на всякий случай и вошла в храм. Медленно, протискиваясь между широко распахнутыми створками дверей, как в горлышко бутылки. Заставляя себя идти – шаг за шагом. Тихо играла музыка внутри. Приятная, переливчатая – совсем не похожая на наш марш Мендельсона. Звучала она удивительно деликатно для такого торжественного дня. Обстановка оказалась неожиданно сдержанной, даже аскетичной. Никакого золота, как в храмах моего мира, никаких фресок или икон. Только два мужских силуэта без лиц у дальней высоченной стены, что возвышалась за алтарём. Один, видно, из белого мрамора, держал в руках солнце, другой – выполненный из тёмного камня – луну. Они соприкасались, одеждами и светилами, которые смыкались, образуя нечто единое. Наверное, как Инь и Ян. Через удивительным образом встроенные в арочном своде витражи на солнце и луну падали лучи света, заставляя сиять, почти как настоящие.
Я всё шла по широкому проходу, между гостей, которые сидели вдоль рядов широченных квадратных колонн, строгих, гладких – без украшений. Откуда именно доносилась струнная музыка, так и не могла понять, как ни крутила головой. Будто она лилась со всех сторон разом, струилась сквозь сам камень, из которого был сложен этот храм.
Никто не толкал меня в спину, не заставлял идти, но всё происходило будто не со мной. Красное платье слепило глаза, играя совершенно невероятным закатным оттенком в чистом и густом свете, который наполнял всё вокруг. Легонько бился о ладонь ключ, висящий на запястье. Я чувствовала кожей его завитки, его прохладу и гладкость золота. На миг обхватила пальцами, сжимая до боли – чтобы отрезветь. Но не получалось. Вновь начало чудиться, что это сон, который вот-вот закончится. Что я очнусь хоть где-то, но дома. Да хоть на помойке среди бомжей. Но в знакомом мире, среди понятных людей. А может, и на собственной церемонии. И передо мной будет стоять Антон.
Я попыталась вспомнить его лицо. Но непроницаемая завеса, сила этого места как будто даже образ жениха – настоящего – не пускала в голову.
Подняв взгляд от гладкого каменного пола, на фоне которого подол моего платья казался лужей крови, я увидела наконец Хилберта. Перед аркой из переплетённых ветвей какого-то дерева, смутно похожего на дуб. Йонкер стоял как будто у входа в другую жизнь. Наверное, так и было. Он ждал меня, чтобы ступить в неё вместе – а я почти спотыкалась на каждом шагу.
Хилберт был ослепителен в этом алого цвета камзоле из тончайшей замши. Богатая серебристая вышивка на груди и по обшлагам сверкала на свету, словно драгоценная. На поясе висело оружие в красивых ножнах, начищенное, без единого отпечатка пальцев на сияющих рукоятях: меч и тот кинжал, что я уже видела раньше. Мягкие, как будто даже бархатные брюки обрисовывали его бёдра; жёсткие сапоги до колен придавали ещё больше твёрдости позе.
Я оглядывала его беззастенчиво, потому что – кого обманывать? – было на что поглазеть. Словно я вдруг оказалась в выставочном зале и теперь могла вдоволь рассмотреть экспонат. Про таких мужчин подруга говорила «глаз отдыхает», потому что не может зацепиться ни за один видимый изъян. Пусть они и есть, если присмотреться внимательнее, отдельно к каждой черте – но вместе выглядят настолько гармонично, что и не хочется этого делать.
И отчего-то мне казалось, что многие девицы, что были среди гостей в храме, сейчас разделяют моё мнение.
Я остановилась напротив него, всё стискивая в ладони ключ – и казалось, что от него на коже навсегда останутся следы. Из-под неожиданно густой тени углубления в стене, где, наверное, скрывалась некая дверь, степенно вышел пожилой служитель со свитком в руке. Развернул его, расправляя на кафедре, украшенной цветами. Удивительно, но они совсем не пахли, будто искусственные. Я даже присмотрелась украдкой – нет, живые. Может, от волнения просто притупились все чувства?
