И тут в дверь постучали.
Сонная мечтательность разом выветрилась из мыслей Рахманова. Кто? Лара? Да нет же, она спит.
Долго гадать не пришлось: на пороге стояла Галина. Толстые русые косы нынче были распущены и шелковым водопадом прикрывали грудь и спускались почти до середины бедра. В руках она неловко держала пару свежих выглаженных рубах.
– Дмитрий Михалыч, я вам вот… чистое принесла. Ваш чемодан-то так и не доставили…
В глазах – робость и смущение. Наверное, так смотрела бы Лара, если б вдруг пришла к нему ночью. Но Лара не такова, она никогда не придет. И о белье чистом уж точно не догадается – слишком она для этого неземная.
Рахманов знал, отлично знал, что утром будет ненавидеть себя за все… но сдался – отбросил в сторону рубашки и захлопнул за ее спиной дверь. Галина не противилась. Тихонько ахнула, когда он притянул ее пышное тело к себе, а после устроила руки на его плечах и сама увлекла к кровати.
Галина, конечно, не Лара. Отдаленно похожа на нее разве что пшеничным цветом волос. Зато она здесь, рядом – живая, из плоти и крови, охотно отвечающая каждой его ласке. С Галиной все просто. Галина не станет плакать из-за наряда и не хочет стать русалкой. Она не мечта из сна, которая никогда не сбудется.
Слышать рядом со своим ухом судорожное женское дыхание – это ли не счастье? Право, тогда Рахманову уже казалось, что в его увлечении Ларой есть что-то противоестественное, стыдное. Это как влюбиться в ребенка, что ли… Бог с ней. Пусть будет счастлива с этим своим Конни и прекратит, наконец, ему сниться!
– Митенька… можно я буду вас звать Митенькой, Дмитрий Михайлович? – сонно пробормотала Галина.
В полудреме она обвила его шею руками. Непривыкший засыпать с кем-то в одной постели Рахманов сделал робкую попытку освободиться.
– Зови как хочешь, – ответил он. Сон как рукой сняло.
– Я сейчас-сейчас… сейчас уйду. Нехорошо будет, ежели меня утром увидят… хозяйка ругать станет.
С полминуты Рахманов и впрямь ждал, что она уйдет. Но потом услышал, что дыхание ее стало совсем ровным, а веки уж оказались плотно закрытыми. Галина крепко спала.
Рахманов, осторожно выбравшись из кольца ее рук, тоже попытался, было: не дело вторую ночь подряд бодрствовать. Потом понял, что это бесполезно – не уснет он рядом с нею ни за что.
Встал тихо, закутался в сорочку и уселся в кресле, отсюда наблюдая за умиротворенным лицом Галины на своих подушках.
…Та женщина, что увела Стаховского в роковую ночь, ни от кого не таилась. Ее все видели. Все описывали ее лицо, рост, волосы и стать довольно точно. А один, спившийся художник, даже портрет набросал в блокноте Рахманова: изобразил красивую молодую цыганку.
Второй же утверждал, что Стаховского увела дородная баба лет сорока; третий – что это была чернобровая тощая татарка; четвертый – что русоволосая красавица с венком из васильков. Да так подробно рассказывал про этот ее венок, но невозможно было не поверить, что он и впрямь его видел. Федька и вовсе описал кого-то до крайности похожего на Галину.
А сам убитый Стаховский, как знал уже Рахманов, видел перед собой лицо его любовницы – актрисы Щукиной.
А ведь это была одна и та же женщина. Чудеса да и только… чудеса или чей-то морок. Колдовство. Все видели эту женщину – и, все описывают ее по-разному.
Любопытно было б узнать, как ту женщину опишут другие «барышни» из сего заведения – но «барышни» только удивленно задирали брови. Все как одна отвечали, что Стаховский ушел один.
Морок. Как есть морок.
За окнами уж было утро и, поняв, что выспаться все равно не успеет, Рахманов решился снова погрузиться в то видение, что посетило его на месте убийства Стаховского.
Рахманов – не остальные. Его-то обмануть посложнее будет, чем завсегдатаев кабака. Вдруг удастся разглядеть ее лицо в этот раз? Рахманов прикрыл глаза и откинулся головой на спинку кресла.
Черное и беззвездное небо появилось над ним не сразу. Полная луна. Пять костров посреди степи. Вязь из символов, которая и морщиться заставляла от болезненных воспоминаний, и манила к себе – звала, и у Рахманова не было никаких сил противиться. И он летел, мчался вместе с южным ветром туда, где горят так ярко костры. Где распростертый на траве Стаховский шепчет имя той, которую любит, целует ее тело и полагает, будто с ним – Ираида Щукина.
Он не знает, что скоро умрет. Он не видит, занесенного над ним кинжала.
Рахманов, кружа над ними, помешать не может; он лишь понимает теперь, что женщина – не Ираида. Она совсем хрупкая, тонкая, как подросток, с небольшой девичьей грудью и острыми ключицами. Волосы никак не рыжие – светлые, цвета пшеницы, спадают вперед и не дают разглядеть лицо. Да Рахманов как будто и не хочет то лицо видеть – он уже знает, кто она…
Он противится ей и хочет теперь умчаться прочь – но нет, вязь из страшных, черных, как бездна ада, символов, не пускает его. Заставляет смотреть, как она, с неведомой для хрупкого тела силой, вонзает кинжал в грудь Стаховского и – запрокидывает голову в ночное небо. К нему, к Рахманову. Она знает, что он там. И ему одному она шепчет через ночь, время и пространство:
– Приди… – зовет она, и Рахманов видит слезы в зеленых глазах. – Приди, не оставляй меня…
Рахманов не выдержал – подскочил в кресле, будто его ошпарили. И потом еще долго не мог отдышаться и сообразить где он, пытаясь отмахнуться от лица женщины перед ним.
– Митенька… Дмитрий Михайлович, да что с вами?! Вам страшное приснилось?
Очень медленно он понял, что перед ним Галина. Галина – а не она, не та, что была в видении. Не Лара.
Глава 8. Призраки прошлого
Огонь был всюду. Плавился воздух, дым щипал глаза и саднил горло, а оранжевые языки уже лизали каменные плиты, почти касаясь ступней. Вот вспыхнул яркой свечкой подол ее ночной рубашки, и Лара, потеряв всякое самообладание, истошно закричала.
И она пришла. Она всегда приходила, чтобы спасти ее. Та женщина, что, ничуть не жалея себя, голыми руками сбивала огонь с Лариной сорочки. Горели рукава ее простого серого платья, и вот под ними уже страшно пузырилась кожа… но женщина словно не чувствовала боли.
– Я тебя не брошу, крошка, никогда не брошу! – горячо зашептала она, когда взяла маленькую Лару на руки.
И все шла, шла вперед, сквозь пламя.
Жаль, что Лара уже не помнила ее лица… Помнила лишь крепкие сильные руки, что прижимали ее к груди, и ту уверенность, с которой она шептала: «Никогда не брошу тебя».
Она обманула, она ее оставила.
На смену той теплой и сильной руке пришла другая, с жесткими, твердыми, как металл, пальцами. Огня не становилось меньше – он был всюду, отчего Лара заходилась в истерике и все рвалась, рвалась прочь, к той другой…
