– Надо же… – озаряла лесную тишь она своим бодрым голосом, – тыщу раз слышала от няньки-Акулины про эту женщину, но и подумать не могла, что она жива!
– Разве Акулина говорила, что она жива? – мрачно заметил Рахманов.
– Она сказала, что не знает, где нынче Мара. По-моему и так все очевидно, Дмитрий Михайлович!
Дмитрий с ответом помедлил, да и говорил крайне нерешительно и неопределенно:
– Но ее считали ведьмой… и она убила графа Ордынцева…
– Полагаете, ее арестовали за убийство? – удивилась Лара.
И бодрое ее настроение разом потухло. И впрямь, раз все считают, что Мара убила графа, то ее должны были арестовать и судить.
– Вероятно, ее собирались арестовать, – без охоты подтвердил Дмитрий. – Вот только… едва ли она до ареста дожила. Ее считали ведьмой, Лара. Местные наверняка устроили расправу, не дождавшись полиции. Оттого и вспоминать на Болоте о том не любят, и говорить тем более.
Лара притихла. Сбавила шаг, чувствуя теперь, как к сердцу подбирается ледяной ужас. Об этом она не подумала. Она поглядела в спину ушедшему вперед Федьке – недаром он примолк. И впрямь, что-то тут неладно.
И еще Лара отказывалась верить, будто Мара и впрямь убила графа Ордынцева. Она любила его! Как можно убить того, кого любишь?! Сей аргумент Лара полагала главным – и все факты, говорящие об обратном, методично отвергала.
Оттого и было жаль ей эту женщину, оболганную всеми и жестоко убитую. До того жаль, что хотелось плакать…
Она почувствовала, как Рахманов крепче сжал ее руку. Как же хорошо, что он рядом.
– Акулина сказала, будто я похожа на Мару… – вспомнила она вдруг. Лара шла теперь медленнее, вровень с Дмитрием, пытливо заглядывая ему в лицо. – Как вы думаете, что это значит?
Тот мотнул головой:
– Право, не знаю.
Такой ответ Лару не устраивал.
– Юлия Николаевна мне не мать, – призналась вдруг она и тут же поправилась: – не родная мать. А ту, родную, я совсем не помню. Помню только ее руки и то, что у нее были длинные светлые волосы…
– Как у Юлии Николаевны?
– Нет. То есть, да… – Лара совсем загрустила, вспоминая о маме-Юле. – Моя настоящая матушка была совсем другой. Гораздо добрее. Она защищала меня всегда-всегда! Я помню кое-что из детства… был пожар – все вокруг горело! Но матушка спасла меня. Она сильно обожгла руки, вероятно, ей было очень больно – и все-таки она спасла меня. На меня-то ни одна искорка не попала. Она пообещала мне тогда, что никогда меня не оставит… Но что-то произошло, Дмитрий Михайлович: после того пожара я вовсе ничего не помню про маму. Помню только Юлию Николаевну.
– Отчего же тогда вы называете Юлию Николаевну матушкой?
Лара даже разозлилась на Дмитрия: будто он не слышал всех ее доводов!
– Не помню. Так повелось, вот и все.
– Лара послушайте…
Рахманов вдруг вовсе остановился и, потянув за руку, остановил и ее. Она сама заглянула в его лицо, но глаза он старательно отводил. Как будто знал, какое влияние имеет его взгляд на волю других – знал и старался избежать этого с Ларой.
– Лара, вы большая выдумщица, – сказал он. – А еще у вас доброе сердце – не мудрено, что вас так увлекла история этой женщины, Мары. Не мудрено, что вы хотели бы быть ее дочерью. И дочерью Николая Ордынцева, конечно…
– Что? – Лара густо покраснела, не понимая, как ему удалось угадать самые потаенные ее мечты. – Да я сроду об этом не думала…
Впрочем, она быстро стихла, безумно желая услышать, что он скажет дальше. Рахманов смотрел на ее руку и ласково перебирал пальцы. Говорил тихо, без напора – но Лара слушала, затаив дыхание.
– Ваши мечты прекрасны, Лара, но не следует ими одними жить. Оглянитесь вокруг – разве все в вашей жизни плохо?
Вокруг удушливо пахло гнилью, и до горизонта простилался бурелом.
– Вы очень похожи на Юлию Николаевну, – продолжал Рахманов гнуть свое. – У вас такая же светлая кожа, светлые волосы, светлые глаза…
– Неправда – у Юлии Николаевны глаза голубые, а у меня зеленые!
Рахманов на это лишь покачал головой. И снова завел старую песню:
– Если бы Николай Ордынцев и впрямь был вашим отцом, скорее всего вы родились бы смуглолицей брюнеткой, подобно Богдане Александровне. Это факты, Лара, и отмахнуться от них никак не выйдет.
Лара совершенно не нравились его речи. О фактах как раз любила поговорить мама-Юля, а Лара полагала это безумно скучным. Она смотрела в сторону, на спину удаляющегося Федьки и, как только тот остановился, едва ли не подпрыгнула на месте:
– Мы, кажется, пришли! – оставив Рахманова позади, она подобрала юбки и припустила вперед. Едва догнав Федьку, набросилась с расспросами: – Мы пришли? Пришли?
Впрочем, избы никакой не было видно по-прежнему. Да и Федька нынче глупо осматривался по сторонам. Лара даже подумала, что он заблудился – но тот подбодрил:
– Почти что пришли, барышня Лара Николаевна. Чуток заплутал я – уж лет десять, как не бывал в этих краях. – А потом уверенно мотнул головой: – Вон туда идти надо! Недалече осталось.
– Точно?
– Точнее некуда!
Лара ему поверила, засеменила следом. Решилась вдруг спросить:
– Федька, а ты сам видел когда-нибудь эту женщину?
Тот странно улыбнулся – криво и нервно:
– Видел. Когда графа Ордынцева хоронили – вот тогда и видел. Гроб-то из церквы вынесли, заколачивать уж собрались, тогда она и появилась. Краси-и-ивая. Прошла меж всеми, будто и дела ей нету до прочего люду. К самому гробу подошла. Наклонилась, в лоб покойника поцеловала. А опосля цепочку ему через голову надела…
Лара вздрогнула, сердце ее ухнуло куда-то вниз.
– …да не просто цепочку, – продолжал Федька, – с медальоном золоченым. Большим таким, круглым.
У Лары подкосились коленки, и, наверное, она вовсе бы передумала уже идти – да Федька оповестил:
– Все, барышня Лара Николаевна, пришли.
Он без слов кивнул на лысую, совершенно лишенную травы да кустов поляну. Лишь серая пыль укрывала ее сплошным ковром.
– Как пришли? – от изумления даже страх Ларин отступил. – Здесь же нет ничего, прохвост несчастный! И… постой, про Мару дальше дорасскажи: отчего же ее не остановил тогда никто, ежели знали, что она графа убила?!
– А как ее остановишь? – глядя Ларе в глаза, хмыкнул Федька. – Поздно уж было останавливать! Вы под ноги-то поглядите, барышня. Неужто не поняли ничего?
Лара послушно опустила глаза на землю. С полминуты и впрямь не могла понять, о чем толкует Федька. И вдруг догадалась… под ногами была не серая пыль – под ногами был перегоревший пепел.
