– Признаться, если б не сегодняшние печальные события, то этот день стал бы самым счастливым днем в моей жизни. Меня никогда еще никто не называл дочкой, Дана. Юлия Николаевна лишь по имени всегда звала. Никогда не обнимет, не приголубит. Юлия Николаевна мне не родная мать – приемная. А отца вовсе нет и не было. Вы не знали? – спросила, увидев изумленный Данин взгляд.
– Не знала… – Дана затушила папиросу и смотрела теперь куда более тепло. – Какой ужас. Отчего же вы мне раньше не сказали? Я плакала при вас о своей якобы несчастной жизни и понятия не имела, что творится у вас на душе. Вы совсем ничего не знаете о настоящих родителях?
– Ничего. Но мне хотелось бы… нет, не слушайте меня! – Лара закрыла лицо ладонями. – Ни за что не признаюсь…
Дана ласково взяла ее за плечи:
– В чем вы хотите признаться? Лара, вы можете сказать мне что угодно.
– Ах, нет, не просите… – но Лара все-таки отняла руки от лица и жалобно посмотрела на подругу. – Я мечтаю – только не смейтесь – чтобы мой родной папенька хоть чуточку был похож на Александра Наумовича. Как вы думаете, это возможно?
Дана и впрямь раздумывала с четверть минуты. По ее непроницаемому лицу невозможно было догадаться, о чем именно она думает. Собирается ли поднять на смех, наговорить гадостей или вообще тотчас же выставить вон за столь дерзкие мысли. Право, Лара ко всему была готова.
И отчего-то меньше всего ждала, что Дана после столь долгого молчания вдруг с теплом улыбнется.
– Вот что, Лара, – вполне дружелюбно сказала она, – я вовсе не знаю, кто ваш отец, и объявится ли он когда-нибудь. Одно могу сказать совершенно точно – отныне у вас есть сестра.
Лара глупо моргнула несколько раз и, не веря самой себе, переспросила:
– Правда?
– Правда. Ваша решительность нынче спасла папеньку. Даже я, родная дочь, не смогла сделать для него больше. Это самое малое, чем я могу вас отблагодарить.
Лара, все еще не веря происходящему, порывисто обняла Даночку и прижалась к ее груди.
– Ну, будет, будет… – та мягко высвободилась из кольца ее рук. – Идемте лучше к папеньке, негоже бросать его одного.
– Нет, Даночка, вы идите – я вам лишь помешаю. Я позже как-нибудь загляну…
Дана спорить не стала, ушла. Лара же, едва та отвернулась, безотчетно запустила руку в карман платья, где весь день лежал ее медальон. Сжала его в ладони.
Что-то неладное творилось с Ларой. Последние дни она делала, говорила, мыслила о таком, что раньше бы ей и в голову не пришло. Разве посмела бы она еще неделю назад сбежать от матушки? Разве посмела бы признаться Дане, как сильно завидует ей? И уж точно не сумела бы повести себя столь решительно, как нынче с Ордынцевым!
Лара не узнавала себя.
И отчего-то знала, что виной тому ее медальон. Этот медальон принадлежал Маре, деревенской ведьме, заживо сгоревшей в огне. Этот медальон она собственной рукою положила в гроб к возлюбленному. И из-за этого медальона уже убили однажды человека.
Зачем она хранит эту ужасную вещь? Отчего не выбросит тотчас?!
На миг Ларе сделалось невыразимо страшно: ей-богу от медальона тянуло могильным холодом. Тянуло смертью и тем самым потусторонним миром, сказку о котором рассказал Джейкоб.
Не место этой вещице в мире живых. Не принесет она никому добра.
Желание выбросить медальон в окно – сейчас же, сию минуту – сделалось столь сильным, что Лара, наверное, поддалась бы… но услышала, как отворилась дверь за ее спиной.
– Что у вас в руках, Лара? – она вздрогнула от нежданного голоса Дмитрия Михайловича.
– Ничего! – ответила и еще крепче сомкнула в кармане ладонь с медальоном.
Настаивать он не собирался, Рахманова заботило что-то другое.
– Весьма странный у вас разговор состоялся с Богданой Александровной, – заметил он, наклонив голову вбок. – Вы не думали, что она окажется столь добра к вам, верно?
– Я не думала, что вы бросите меня в самый ответственный момент! – парировала Лара, вдруг разозлившись на него с новой силой. – Разве друзья так поступают? Ушли искать под моей кроватью то, чем убили этого вашего Стаховского?
– Нет. Я посылал полицейского кучера в ближайшую земскую больницу – за доктором.
Лара смутилась. Зря она подумала о нем плохо. Обычно, напротив, Лара бывала слишком хорошего мнения о людях – и частенько из-за этого страдала в итоге. Сколько раз мама-Юля бранила ее за простоту и доверчивость. Неужто и это изменение – вина медальона?
Дмитрий Михайлович тем временем подошел и встал туда, где только что стояла Дана.
Глаза он сегодня не прятал, и Лара, тайком в них заглянув, почувствовала, как ей хорошо и спокойно, когда Дмитрий рядом. К черту медальон и все дурные мысли! Разве случилось с нею хоть что-то плохое, покуда она носит его в кармане? Нет. Напротив, ее жизнь налаживается, и Лара наконец-то покидает то болото, в котором чахла все эти годы.
Она – не все прочие. Ей медальон принесет только удачу!
Уже приносит.
– Я рада, что вам лучше, Дмитрий Михайлович, – Лара тепло улыбнулась и теперь куда смелее смотрела ему в глаза, не боясь ни себя, ни его. – Простите, что не оставила вам даже записки, когда уезжала. Но я отчего-то верила, что вы поймете, где меня искать.
– Ваша матушка рассказала, где вы, – хмуро ответил Дмитрий. Но, слава богу, переменил тему: – я слышал, что Александру Наумовичу лучше. Вы нынче молодец, Лара, не растерялись.
– Я сама удивлена, что не растерялась, – призналась ему Лара. – Это совсем не в моем характере… прежняя Лара, верно, сначала упала бы в обморок, а потом плакала б от пережитого ужаса. Полагаю, Дмитрий Михайлович, это отсутствием рядом матушки заставило меня скорее повзрослеть.
– Да уж, повзрослеть и помудреть… – Ларе почудился в его тоне некоторый сарказм. – Даже вынудили нынче Дану назвать вас сестрой.
Лара покраснела до кончиков ушей, возмутилась:
– Вы подслушивали?!
– Подслушивал, но, поверьте, не нарочно. Зачем вы солгали о Юлии Николаевне – будто она никогда не звала вас дочкой?
На Лару внезапно накатила волна злости столь сильная, столь горячая, что она и не задумалась, откуда ему такое знать. Вспыхнула сей же миг, как спичка:
– Может, она и звала, да дело ведь совсем не в этом! Пусть, в мелочах я и солгала Дане, но не в главном. Никогда Юлия Николаевна не позволяла мне думать, что я ее дочь! На словах-то «дочка» да «деточка», а ежели я когда по малолетству ластилась к ней, мамочкой ненароком называла – так она аж каменела вся изнутри. Изо всех сил держалась, чтобы прочь меня не погнать! Потому что неприятно ей было от меня такие слова слышать – вот почему!
Да, Ларе хотелось, чтоб он обнял ее сейчас да пожалел. И ведь эта боль была не наигранной, как с Даной – настоящей.
