А еще игра – отличный способ разговорить партнера. Куда действенней кабинетных допросов. Когда довольный Конни сгребал на свою сторону выигранные копейки, Рахманов заговорил снова.
– Константин Алексеич, а что ж вы мачехе не рассказали о ваших бедах? Неужто Юлия Николаевна не помогла бы откупиться от Харди?
– Смеетесь?! – весело воскликнул Конни. – Мачеха меня еще в малолетстве люто ненавидела – а уж теперь подавно. Она уж, скорее, Харди советовать станет, как сподручнее меня по миру пустить!
– Хм, вы не преувеличиваете? За что же взрослая женщина может ненавидеть ребенка?
– Да за то, что я единственный из всех ее насквозь видел! И папенька, и прочие уж так ее нахваливали – и за то, что счеты с грамотой знала, и за ловкость, и за смекалку, и за трудолюбие, и за прилежность, – кривляясь, перечислял Конни. – И за то, что ребенка чужого – Ларку, то бишь – воспитывала, как родную дочь. Вечно все ее жалели да нахваливали. А кто не жалел… тот у нас в пансионате долго не задерживался. Уж она-то имела подход и к папеньке, и к экономке главной. Но меня-то не уволишь, Дмитрий Михалыч, как строптивицу какую – сын хозяйский все-таки… и то, как видите, управилась да выжила из дому.
– Что ж, по-вашему, зря ее нахваливали?
Конни ответил не сразу, с сомнением дернул плечом.
– Черт ее знает… управлялась она и правда ловко. Одна за двоих горничных, а то и за троих работать могла. А потом упросила отца, что б он тех двоих неумех выгнал, а ей жалованье поднял. А уж когда экономку нашу прежнюю на воровстве поймала да место ее заняла – дела у пансионата и впрямь пошли в гору. Что есть, то есть, врать не буду. Да только… поймите вы, что мне, мальцу, противно было глядеть, как она лукавством своим из отца да прочих веревки вьет! Врала ж она на каждом своем шагу! С первого дня, как в пансионате появилась, мечтала хозяйкой здесь стать! А мне, видите ли, матушкой… поначалу-то меня тоже сластями да лаской подкупить пыталась. Уже потом поняла, что зря все.
Конни разошелся. Даже игру забросил и гневно сверкал глазами, погрузившись в детские воспоминания. А Дмитрий постепенно переходил к главному.
– Так что же, мачеха ваша прожила в пансионате восемнадцать лет и вовсе ничего о себе не рассказывала? Откуда родом, какого сословия. Видать, не крестьянка, раз, как говорите, грамоту и счеты знала.
– Еще как знала! – зло усмехнулся Конни. – Позже и у отца в бумагах ошибки находила. Нет, Дмитрий Михалыч, точно она не из крестьянок, как все наши прочие горничные…
Конни как будто впервые об этом задумался и какое-то время молча метал карты. Лишь по хмурому его виду можно было понять, что думает он не о выигрыше. А потом вдруг сказал:
– А я ведь вспомнил, Дмитрий Михалыч, после которого случая мачеха моя будущая меня конфетами подкупать перестала… Мне в ту пору лет двенадцать было. Отец из города гувернера нанял, дабы манерам разным обучал, светскому обращению и языкам. Ну и Ларка со мной, разумеется. Она всюду за мною таскалась, как хвостик. А гувернер этот наш, болтун старый, женихом и невестой нас, представьте себе, звал. Смехом, конечно, – но злило это меня неимоверно! Вот однажды я не выдержал, да и заявил гувернеру тут же, что какая ж Ларка мне невеста – и тощая, и страшненькая, и мать у нее горничная, и, до кучи, отец непонятно кто…
Рахманов слушал его терпеливо и молча, боясь спугнуть. Он и прежде знал, что с таким «братцем», каков был у Лары, никаких врагов не надо. От других Конни ее и впрямь защищал – как-то даже до крови подрался с мальчишкой из Болота. Но и сам мучил, будь здоров. Извиняет ли Конни тот факт, что он был ребенком? Для Дмитрия ответ однозначен – да. Право, кто в прошлом не совершал бессмысленных и глупых поступков? Всякие имеет шанс на прощение.
К тому же, Дмитрий отметил, что Конни и сам не гордится тем своим поведением.
– Что последнее сказал, про отца, особенно жалею. Сорванцом я был тем еще, – оправдываясь, признал он. – Понимал, что Ларка все стерпит, потому и не стеснялся никогда – частенько упрекал, что она мне неровня и вообще навязалась на мою голову. Кто ж знал, что все так обернется в жизни… теперь, надумай я вдруг к нашей Ларисе Николаевне посвататься – ее мамаша-горничная мне сей же час от ворот поворот даст. А Ларка еще и обсмеет.
«Обсмеет, – мысленно подтвердил Рахманов, и правильно сделает».
Но от темы решил не отвлекаться.
– Так отчего Юлия Николаевна на вас обозлилась? Неужто при ней тот разговор был?
Конни кивнул:
– При ней. Она как раз пыль с полок в классной смахивала. А когда сморозил я ту глупость – таким злющим взглядом поглядела… ежели б не гувернер, наверное, тотчас бы по щекам отхлестала. Не посмотрела бы, что барский сынок.
– Что ж, немудрено… – пробормотал Дмитрий.
Но Конни продолжил:
– Вы недослушали. Разговор-то тот я вел с гувернером не по-русски. По-французски!
Конни сделал эффектную паузу. Рахманов переспросил:
– По-французски?
– Именно. И она меня поняла, – подтвердил тот, как будто даже гордясь ненавистной мачехой. – Впрочем, хорошо помню, что в тот момент я подумал не о том, откуда, мол, горничной понимать французскую речь, а о том – что эта Юлия самая настоящая ведьма. Вроде тех, которыми нянька-Акулина нас с Ларкой запугивала. Мальчишка был глупый – что взять… А вы недурно управляетесь с картами, Дмитрий Михалыч, – заметил Несвицкий, отвлекаясь от рассказа. – Жизни меня учили, а сами… неужто бывший игрок?
Дмитрий криво улыбнулся. За откровенность следовало бы платить откровенностью.
– Скажем так, у меня богатое на события прошлое, – уклончиво ответил он.
– В Петербурге?
Дмитрий коротко кивнул и предпочел сменить тему.
* * *
Назавтра с самого утра Дмитрий чувствовал неясную тревогу. Два раза порывался он ехать в «Ласточку», и оба раза служебные дела заставили его повременить с поездкой. Тревога была связана, конечно, с Ларой – однако, обращаясь к ней мыслями, Дмитрий всякий раз заставал ее в прекрасном расположении духа. То она крутилась перед зеркалом в новом платье, то щебетала с этой своей подружкой – не с Даной, с Анной Григорьевной. О Харди не вспомнила, кажется, ни разу за весь день.
Когда же с делами было покончено, на дворе стоял поздний вечер – да и это не остановило Дмитрия от поездки. Он намеревался ехать в пансионат тотчас и уже тушил свет в кабинете здания уголовного сыска когда – ворвался, едва не вышибив дверь, Константин Несвицкий.
– Слава богу, вы еще не ушли! Я чуть извозчика не загнал – так торопился! – с порога вскричал он. И оповестил коротко и ясно: – я нашел!
Рахманов, слегка ему не доверяя, на всякий случай уточнил:
– Завещание?
Конни долго пытался отдышаться, будто на себе тащил того извозчика вместе с лошадью, и наконец выудил из папки подшивку старых пожелтевших листов. Ладонью припечатал их к столу – Рахманову под нос.
