– Черновик завещания! Старик-нотариус аккуратный был донельзя, до последних дней архив содержал в целости и сохранности. Читайте скорее. Да присядьте лучше, не то упадете.
Рахманов покорно сел и придвинул к себе бумаги. Впрочем, Конни не утерпел и выговорил все сам:
– Вы мне не поверите, но у старика-Ордынцева была дочь! Незаконная, конечно, от какой-то крестьянки. Да вы читайте-читайте! Однако незаконной она оставалась до поры до времени! Ордынцев подавал прошение государю… Ох, в горле пересохло, где у вас вода?
Дмитрий кивнул на графин, покуда перебирал бумаги. Черновиков было даже несколько – все написаны вялым сбивчивым почерком. Видно, Ордынцев и впрямь был не в себе, когда сочинял это. А еще имелось письмо в плотном, так и не распечатанном за восемнадцать лет конверте. Ежели верить штампу, то письмо прибыло на почту Тихоморска 28 ноября 1891 года из Парижа. Отправителем значился Александр Наумович Ордынцев, а получателем – его кузен граф.
– Николай Ордынцев уж пару недель в земле лежал, когда это письмо пришло, – отдышавшись и опустошив стакан, пояснил Конни. – Вот и провалялось оно у нотариуса восемнадцать лет нераспечатанным. Щепетильный был старик, родственников-наследников все ждал.
Рахманов ощупывал и осматривал конверт очень внимательно, едва ли не обнюхал его. Даже его дара не хватило, чтобы узнать содержимое. Единственное, что сумел он угадать – автор письма искренне переживал за кузена, всем сердцем желал ему помочь.
– Вы не знаете, что в нем? – спросил Рахманов.
– Разумеется, нет! Верно, теперь уж письмо следует отдать Александру Наумовичу… – он помолчал. – Вы позволите вручить мне конверт лично?
Несвицкий надеялся тем получить расположение отца своей возлюбленной.
– Да, конечно, – помедлив, Рахманов передвинул ему конверт через стол.
В голове не укладывалось, что Лара все-таки права. У Николая Ордынцева и Мары действительно была дочь. Нет сомнений, что права она и в остальном – она, Лара, и есть та самая дочь. Все сходится. Спросил лишь для проформы:
– Прошение государю подавалось, но, я так понимаю, удовлетворено не было?
– А вот это как раз и неизвестно! – мотнул головой Конни. – Нотариус резко прекратил переписку с канцелярией государя сразу после смерти Ордынцева. Но то и понятно: Николай Григорьевич назначил нового поверенного в делах и опекуна для дочери на случай своей смерти – именно этот опекун и должен был заниматься теперь перепиской.
– Кого же он назначил опекуном?
Конни откашлялся, поправил ворот сорочки и, кажется, собирался торжественно это провозгласить. Но в последний миг передумал:
– Кажется, я знаю, где теперь дочь Ордынцева и под каким именем мы ее знаем. Однако боюсь, что сочинил лишнего – хочу, чтобы вы сами прочли текст завещания. Поглядим, придем ли мы к одному и тому же выводу или нет.
Мысль была вообще-то здравой. Рахманов, передумав применить свой дар к Несвицкому, молча придвинул к себе черновики и погрузился в чтение.
Сохранилось пять черновиков завещания графа Николая Григорьевича Ордынцева. Первый датирован маем 1891, второй июлем, и оставшиеся три – сентябрем того же года.
По-видимому, граф Ордынцев стал плохо себя чувствовать и, хотя шел ему всего тридцать второй год – догадывался о скорой кончине. В черновиках свою дочь он называл Бэтси. Сообщал, что подал прошение признать Бэтси законной дочерью, наречь ее Елизаветой Николаевной Ордынцевой и ее же сделать наследницей всего своего состояния, имущества, а так же графского титула.
Рахманов прежде полагал, что выше этого, но увидел, что высохший лист черновика дрожит в его руке. Он без сил уронил его на стол, и, шумно выдохнув, помассировал виски.
Наследница графского титула и агент уголовного сыска с жалованием в триста рублей. Лара никогда не будет его. Не зря он боялся, что ее фантазии об отце-графе сбудутся. Не зря.
Несвицкий же расценил его замешательство по-своему:
– Да-да, – закивал он, – я тоже увидел, что первый вариант завещания составлен неверно! Малолетний ребенок не может распоряжаться деньгами – ему нужен опекун. Читайте же дальше!
Дмитрий вновь вернулся к бумагам. Второй вариант завещания, написанный в июле, и впрямь был составлен грамотней. В нем опекуном малолетней наследницы граф Ордынцев просил назначить мать девочки и невенчанную свою жену, крестьянку Марью Потапову.
В третьем же, четвертом и пятом вариантах, написанных практически набело, о Марье уже не говорилось ни слова. Опекуном Бэтси назначался кузен Николая Ордынцева – Александр.
– Вы понимаете, что в этом письме?! – Конни возбужденно блестел глазами и крутил в руках нераспечатанное письмо из Парижа. – Здесь согласие Александра Наумовича стать ее опекуном и поверенным!
Рахманов под тяжестью печальных мыслей был теперь мрачнее тучи и сам чувствовал, как туго соображает. И черт бы с ним, с наследством – Рахманов страшно боялся за Лару. Жалел и ругал себя последними словами, что оставил ее одну.
С людьми и их мелкими страстями Лара и впрямь может теперь справиться. Однако в мире есть и другие силы. Против которых ей в одиночку не выстоять.
– Да, – вяло согласился он, – Александр Наумович любил кузена и, конечно, откликнулся на его просьбу стать опекуном для племянницы.
Дальше этого мысли Рахманова не шли. А Конни вскричал:
– Вы в самом деле не понимаете, что это означает?!
– Это ничего не означает. Александр Наумович, как мы знаем, так и не приезжал в усадьбу до последних событий…
– С чего вы взяли, что не приезжал? – перебил Конни. – Какие такие у него могли быть причины не выполнить последнюю волю кузена?
– Ну… – Рахманов потер лоб.
И правда, почему все единодушно решили, что Ордынцев приехал на побережье впервые? Кажется, даже он сам никогда этого не утверждал – это подразумевалось само собою.
А что если Александр Ордынцев все-таки приезжал? Что ему помешало взять Лару под опеку?
– Это бессмыслица, – ответил Рахманов, в конце концов. – Если бы кузен Ордынцева приехал тогда, то он добился бы признания Лары законной дочерью графа. В крайнем случае, увез бы ее с собой в Париж – уж точно бы не бросил.
Конни уставился на него в недоумении:
– При чем здесь Лара? – он отмахнулся. – Вы ничего не поняли, речь вовсе не о ней. Речь о девочке, которую Ордынцев и впрямь увез с собой в Париж и воспитывал все эти годы, как родную дочь! Я говорю о Дане Ордынцевой!
Дмитрий охнул и мучительно потер виски. То, что говорил Несвицкий, было, кажется, важно – но Дмитрий даже не сумел ухватить сути. Новый и слишком сильный приступ головной боли заставил его со свистом через зубы выдохнуть.
Что-то неладное творилось с Ларой, он знал это. А когда крепко зажмурился и попытался вызвать в мыслях ее образ – тотчас вскочил на ноги. Тяжело оперся о стол. Нельзя было оставлять ее одну. Нельзя было оставлять ее с Харди и Даной. Дмитрия изнутри сжигала мысль, что он уже не успеет. Даже если сейчас же побежит к ней – не успеет.
