Оставалось, однако, загадкой, какое отношения давешний Ларин знакомец, господин Харди, имеет к тем Ордынцевым…
* * *
С прической Лара не мудрила: переплела потуже светло-русую косу, подколола шпильками пряди у висков, что постоянно норовили выбиться, и, не взглянув напоследок в зеркало, бросилась за дверь, пока мама-Юля снова не послала за нею.
Для ужинов и обедов в пансионате имелась столовая, занимавшая изрядную часть первого этажа и соседствующая с большой гостиной да музыкальным салоном. Украшала столовую огромная люстра богемского стекла, выписанная из Европы еще папенькой Кона, а витражные окна во всю стену высотой выходили на персиковый сад, среди которого тянулась мощеная камнем дорожка и уводила к пляжу.
Но столовая – для ужинов, а завтракали да перекусывали господа по обыкновению в буфете на втором этаже, расположенном точно над столовой. Стаська, обрядившись теперь в нежно-голубое форменное платье с крахмальным передником, как раз накрывала чайный столик, когда, сдерживая сбитое бегом дыхание, туда степенно вошла Лара.
Буфет в этот совсем уже не ранний час пустовал – лишь компаньонка madame Щукиной, скромно встав у стены, явно кого-то дожидалась. Видимо свою беспокойную хозяйку.
– Входите-входите, Лариса, – тотчас обрадовалась она Ларе и даже подалась навстречу. – Присоединитесь к нам? Я как раз завтракать собиралась – Ираиду Митрофановну только надобно дождаться. Госпожа поспать любят подольше, – она, стесняясь как будто, наклонила голову.
– Благодарю, madame, – в тон ей невольно расплылась в улыбке Лара, – я завтракала уж. Маменька послали спросить, не нужно ль вам чего?
– Что вы, что вы, Лариса, и так всего вдоволь. Ах, как я сегодня спала хорошо… у вас здесь рано светает: представьте только, милая, я проснулась в пятом часу ночи – а за окном солнце светит будто днем! Такая благодать!
Пели цикады за распахнутым ввиду жары окном, ароматный чай дымился на столике, остывали круассаны – отменные круассаны, надо сказать, Матрена других не печет.
Пока глядела на женщину, Лара все время улыбалась нежнейшей из своих улыбок.
Компаньонку беспокойной госпожи Щукиной звали Анною Григорьевной. Ларе она понравилась сразу и безоговорочно, во всем хотелось угодить столь приветливой даме. Лара даже спину выпрямила, лишь бы чуточку походить на нее. Была Анна Григорьевна уже немолода: светлые тщательно собранные в пучок волосы ее слегка проредила седина, но глаза горели как у юной девушки, стан был гибким, а талия такой тонкой, что вполне могла соперничать с Лариной. Платье она носила светло-серое, простое, а из украшений признавала только круглые золотые часики в виде кулона на цепочке. Наряд ее был до того простым, что у Лары в голове не укладывалось – как можно в нем выглядеть столь благородно и изящно?
И разговаривать с Анной Григорьевной было приятно, будто знакомы они тысячу лет. Лара, все так же улыбаясь, без умолку рассказывала, что после завтрака, покуда не слишком жарко, им следует обязательно пойти на пляж – только зонтики непременно нужно захватить. А к полудню, когда солнце станет совсем уж немилосердным, надо бы воротиться в пансионат и провести несколько часов персиковом саду, его окружающем. В саду у них имела беседка, увитая плетистыми розами и так ловко устроенная, что даже в самые губительные часы в ней свежо и прохладно, а Стася… да что там Стася – она сама принесет им с госпожой Щукиной спелой черешни и абрикосов. А на обед…
Лара как раз собралась спросить, что предпочла бы Анна Григорьевна на обед, когда – в столовую вошел новый их постоялец.
Признаться, Лару вот уже десять лет как страшно манила к себе личность последнего хозяина Ордынцевской усадьбы. Каких только баек не травили про него на Болоте, и настоящей мукой было выудить из тех баек толику правды. Однако Лара в этом преуспела.
Она разыскала даже его портрет – старую газету с фотокарточкой, если точнее. Спасла ее от участи быть пущенной на растопку и с тех пор хранила у себя.
Граф Николай Ордынцев был весьма выдающейся внешности мужчина. В профиле его, гордом и благородном, будто срисованном со старинных монет, и впрямь было что-то от благородного Ворона. Такое лицо, увидав один раз, не забудешь никогда.
Еще и потому Лара не признала в господине Харди потомка Ордынцева – они были совершенно не похожи. Господин Харди, вне сомнений, хорош собою, его яркие синие глаза и ямочка на подбородке уж точно не оставляют девушек равнодушными. Но он более походил на парней с Болота, чем на потомка благородного Ворона.
Совершенно иное дело мужчина, только что вошедший в двери буфета.
Ему нынче было, наверное, не меньше пятидесяти; волосы серебряные от седины, узкие плечи и крайне невысокий рост. Однако этот точеный профиль именно их – Ордынцевский. Ошибиться невозможно.
Еще до того, как пожилой мужчина представился, Лара почтительно опустилась перед ним в реверансе. Назвалась.
– Мое почтение, Лариса Николаевна, – поклонился Ордынцев в ответ, и после поклонился и Анне Григорьевне – с большим, нужно сказать, вниманием.
И обе они ахнули с восхищением, когда Ордынцев показал из-за спины букетик полевых цветов – маргариток и алых душистых маков, который разделил надвое и подарил обеим дамам.
Господин сей представился Александром Наумовичем, и он и впрямь намерен был надолго задержаться на побережье. Юность и молодость провел он во Франции, отдалившись от родственников, там и женился, родилась дочь – единственная, увы, потому как жена вскорости умерла.
Оказалось, что Ордынцев проснулся еще на рассвете, успел познакомиться с Анною Григорьевной и, подобно Ларе, был очарован благородной красотой этой женщины. А может даже и поболе Лары…
Девушка не знала уж, куда деть свои глаза – настолько лишней она себя здесь чувствовала. И, в то же время, была счастлива, что знакома теперь с этими людьми и даже может с ними разговаривать.
Отца своего Лара никогда не знала, но всем сердцем, каждой клеточкой существа, надеялась нынче, что он хоть чуточку похож на Ордынцева. Хоть самую малость… Впрочем, конечно же, мечты были наивными: ежели бы Ларин отец имел хоть что-то общее с Ордынцевым, разве ж он бросил бы ее?
У Лары, правда, был Алексей Иванович, но он – папенька Кона, и Лара сроду не думала о нем, как об отце. Да он бы и не позволил. Алексей Иванович хорошо к ней относился, дарил игрушки, красивые платья и нанимал учителей. А синьору Марроне, бедному художнику из Венеции, невесть как попавшему в их края, даже все лето позволил жить у них без платы, лишь бы он ее, Лару, выучил обращаться с красками. Однако отцом он ей стать не пожелал даже когда женился на маме-Юле.
От мыслей Лару отвлекла вновь отворившаяся дверь – на сей раз без стука. Дверь распахнулась, и, наконец, миру явилась Даночка – единственная дочь Ордынцева и единственная же его наследница.
«Ах, и повезло же родиться такой красавицей!» – вздохнула Лара, едва ее увидела.
