Могла ли душа ее матери поселиться в теле другой женщины, чтобы присматривать за ней и помогать? Чтобы всегда, каждую минуть быть рядом?
А кто был ближе прочих Ларе все эти годы?..
Юлия Николаевна. Мама-Юля.
Вспомнила Лара, как Акулина рассказывала, что появилась Юлия Николаевна неизвестно откуда – ни родных у нее не было, ни отчего дома. Да и фамилия, вероятней всего, взята в честь пансионата. Так что, если Мара, ее родная мать, после смерти приняла облик мамы-Юли?..
А после Лара ахнула и поежилась. Должно быть, она сходит с ума – потому что ей почудилось вдруг, что та, о ком она только что думала, мама-Юля, зовет ее нынче по имени.
Но этого не может быть. Откуда она здесь?
И все-таки это был ее голос, такой знакомый и родной. Совсем близко, буквально за спиною.
– Лара?..
Лара обернулась. Обессилившей рукой вернула рамку с фотокарточкой на полку и не знала, верить ли ей собственным глазам. Только что она думала о матушке, и мама-Юля появилась здесь. Как по волшебству!
Но на пороге детской и впрямь стояла невесть откуда взявшаяся здесь мама-Юля. Закутанная в неприметный серый плащ, но все равно яркая и красивая – совсем непохожая на худощавую, блеклую на ее фоне Мару.
Ну и пусть она оказалась здесь по волшебству… как угодно – пусть…
– Мама! Мамочка…
У Лары в груди будто оборвалось что-то: через всю комнату она бросилась матушке на шею.
– Ну, будет, будет, – неловко бормотала та и гладила Лару по голове. – Дурочка моя, зачем же ты сбежала, а теперь ревешь? Идем отсюда, дома наплачешься.
Едва ли Лара замечала, как та напряжена сейчас, как волнуется и как настойчиво тянет ее из комнаты.
– Да, пойдем… – хлюпала носом Лара. Оставаться в этом доме и впрямь более не хотелось.
Не хотелось… и все же уйти просто так она не могла. Как быть с медальоном? И с Митей, и с Джейкобом?
– Постойте, – Лара с некоторым усилием вывернулась из крепких тесных объятий и вдруг бросилась назад – туда, где оставила фото. Схватила бронзовую рамку и настойчиво сунула матушке в руки. – Мама… матушка, не сердитесь, я прошу, но расскажите мне все как есть. Эта женщина, так похожая на меня… кто она? Моя родная мама?
Лара не видела никогда прежде, чтобы мама-Юля бледнела. Побелели даже костяшки ее пальцев, которыми она сжимала бронзовую рамку.
– Откуда это у тебя? – наконец спросила та. И голос ее сделался как будто чужим, незнакомым.
– Нашла… в той комнате. В детской Бэтси.
– Не лги! – Лара пригнула голову, защищаясь от осколков стекла, что полетели во все стороны, когда мама-Юля разбила рамку о дверной косяк. – Да я ведь своими руками сожгла его да рамку изломала! Где ты взяла его, говори?!
– Мама… матушка, я не лгу вам, ей-богу… Что вы делаете? Прекратите!
Изо всех сил Лара пыталась помешать, когда та высвободила фотокарточку из рамы и – сильными яростными движениями разорвала на клочки. А Лара взвыла, будто убивали сейчас ее саму. Бросилась собирать клочки – да Юлия больно ухватила ее за руку выше локтя и потащила прочь.
– Не пойду! Пустите, не пойду!..
Юлия была куда сильней, но и Лара сопротивлялась, вырывалась, столь отчаянно, что все-таки смогла освободиться. И, не раздумывая ни минуты, бросилась назад, в комнату Бэтси.
Захлопнула за собою дверь, привалилась спиной – и подумала, что ошиблась комнатой…
Не было здесь больше рождественского блеска, красавиц-кукол и пушистого ковра под ногами. Лишь серые ободранные стены и строительный мусор всюду. Один детский деревянный кубик, брошенный среди мусора, и напоминал, что комната все же та самая.
…А дверь за Лариной спиной с немалою силой толкнула мама-Юля.
– Лара! А ну открывай живо!
Как же страшно она кричала… совсем как та злая женщина, что привиделась ей в башне. Та женщина так же больно хватала Лару за руку и требовала, чтобы Лара называла ее мамой. А потом она оставила Лару на постаменте в верхней комнате башни и начала поджигать солому…
Лара не понимала теперь, куда ей бежать и зачем – но все-таки спешно пересекла комнату и отворила неприметную дверь, ведущую отсюда. Вошла и, не отдавая себе отчета, стала подбирать ключ из огромной связки, чтобы запереться изнутри.
А когда она сделала это, то услышала шорох юбок за своей спиной. Лара была не одна в этой крохотной темной комнатке. В углу, незаметная как тень, в черном закрытом платье стояла и печально смотрела на нее Анна Григорьевна.
– Прости, Ларочка, не хотела тебя напугать, – ласково улыбнулась та. – Не хотела ей на глаза показываться, оттого и укрылась здесь.
Анна Григорьевна ли это была? Лара не знала. Она поежилась, будто от женщины тянуло могильным холодом. И все пристальней вглядывалась в ее лицо.
Лара и прежде нет-нет да замечала, что они с Анной Григорьевной немного похожи. Та же светлая кожа, те же тонкие черты. А нынче лицо женщины на глазах начало преображаться – разгладились морщины, изменился разрез глаз, сгладились острые скулы. Еще миг – и Ларе начало казаться, что она смотрит в зеркало.
Наваждение согнал требовательный стук в дверь и голос мамы-Юли:
– Лара! А ну не дури, открой мне! Сейчас же!
Наваждение исчезло: в шаге от Лары по-прежнему стояла Анна Григорьевна в обычном ее обличии. Если и была она чем-то похожа на Лару, то лишь отдаленно.
Почудилось?..
– Что это было? – чуть слышно спросила Лара. – Кто вы?
На стук в дверь и голос мамы-Юли она решила внимания не обращать. Анна Григорьевна улыбнулась своей печальной улыбкой. И снова лицо ее преобразилось, становясь похожим на Ларино – всего на миг, неуловимо, словно рябь на воде.
– Ты знаешь, кто я, девочка моя. Ты ведь успела разглядеть наш семейный портрет, прежде чем она его разорвала?
Лара кивнула. И, не веря, что говорит это всерьез, спросила:
– Вы… моя мама? Вы и есть Мара?
– Лара! Сейчас же открывай! – Очередной окрик из-за двери заставил вздрогнуть.
– Ты и сама все знаешь, – спокойно ответила Анна Григорьевна.
Она протянула руку, но поняв, наверное, весь Ларин ужас, неохотно ее опустила.
– Ларочка, милая моя, открой, дочка… – Не унимался голос из-за двери, сменив теперь угрозы на мольбу. То было еще хуже: Лара поморщилась, зная, что это притворство.
А причин отрицать очевидное более она не находила.
– Так это правда… – утвердительно сказала она. – Вы и есть Мара.
– Мне пришлось принять этот облик, моя девочка, потому что злые люди казнили меня, обвинив в убийстве твоего отца. Но это ложь, моя девочка, это ложь.
