– Держи меня за руку, не отпускай, – сказал он. – Пока держишь – я буду знать, что живой.
– Нет, нет, нет…
Лара сжалась, напряженная как струна – но отпустить не посмела. Будто и впрямь лишь от нее все зависит. Будто и впрямь, если отпустит – он умрет. Обеими руками она держала его сухую жилистую руку и сквозь пелену слез смотрела, как опускаются его веки.
Кричала, корчась в муках, покидая навсегда этот мир, ведьма Мара – но Лара и не слышала того.
Она смотрела, как губы Мити судорожно хватают воздух – а потом… Потом он затих. И с последним вздохом из его разомкнутых губ вырвалась слабая струйка черного дыма.
Лара до сих пор держала его руку – держала бы вечно. И невольно следила, как дым поднимается высоко над ее головой. Смотрела, как искрится и преображается. Не сумела сдержать жалобного всхлипа, как в дыму отчетливо показалось лицо графа Ордынцева. Ее отца. Глаза его нынче были не такими как на старом фото: он смотрел не в холодный объектив – он смотрел на Лару. Он улыбался ей, тосковал с нею, радовался и гордился за нее. А потом дым бережно коснулся Лариной щеки – и рассеялся. Теперь уж навсегда.
Когда же Лара снова наклонилась к Мите, то не смогла сдержать сдавленного крика: как тогда волосы у виска слиплись от бурой крови, а распахнутые глаза бессмысленно смотрели в небо.
– Лара, отойдите…
Это Джейкоб настойчиво взял ее за плечи и пытался увести.
– Нет… – всхлипнула она и крепче стиснула Митину руку. – Нет!
– Отойдите, я помогу!
Не дождавшись ее согласия, Джейкоб все-таки оттеснил Лару, хотя рук их разъединить так и не сумел. Но он сел подле Мити и положил ладонь на его лоб.
– Что вы делаете?.. – похолодела Лара.
– То, что еще тогда следовало сделать. Я ведь и впрямь виноват перед ним. И перед вами.
– Не надо, Джейкоб, не надо…
Она осеклась, когда он поднял на нее взгляд, как будто спрашивая: и впрямь не надо? Договорить Лара не сумела. Каково это решать – кому жить, а кому нет. А Джейкоб все понял по-своему: залихватски улыбнулся ей и даже как будто подмигнул.
– А как же Дана? – еще пыталась вразумить его Лара. – Ведь она… неужто вы не заметили ничего?
– Это все колдовство, – перебил он, – происки Мары. Следствие того, что она сплела наши души и волосы. Уверяю, Дана и думать обо мне забудет, когда очнется.
– Я не забуду…
– Забудете, – пообещал Джейкоб.
Лара не посмела больше ничего сказать. Сжимая руку Мити, во все глаза она смотрела – не иначе как сама жизнь голубыми всполохами света перетекала от одного мужчине другому.
…А потом, растратив последнюю каплю жизни, Джейкоб улыбнулся ей тускло, в самый последний раз – и исчез. Растворился. И только золотая пыльца искрилась в пасмурном небе над Лариной головой. Она оседала, ласково щекоча ее лицо, оставаясь на ресницах и волосах, иссушая Ларины слезы.
Все еще глядя вверх, в небо, Лара почувствовала, как ладонь Мити слабо сжала ее руку.
Эпилог
Вечер подступил незаметно.
Дана, слава богу, понемногу приходила в себя. Лара заглянула к ней лишь раз – удостоверилась, что все хорошо, а потом поспешила к матушке. Одна, без Мити. Слишком о многом хотелось сказать, расспросить, покаяться за дурной, бесчеловечный поступок, когда сбежала. Лара ненавидела себя прежнюю. Не верила, что виною тому поведению был лишь медальон. Видно, и впрямь было что-то в ней самой, что-то темное – раз Мара едва не одержала победу.
Кто знает, быть может, проявилось это темное куда раньше – если бы не мама-Юля. Матушка.
– Не любила я, когда ты меня мамой звала, всякий раз тогда вспоминала, кто настоящая твоя мать. Смотрела тебе в глаза – а видела ее.
Матушка плотнее сжала губы – но лишь для того, чтоб не было видно, как они дрожат.
– А нынче, – договорила она, – когда ты мне фотокарточку эту показала, обозлилась… до красной пелены перед глазами обозлилась, что ты не меня мамою назвала, а эту…
Лара не позволила ей закончить – бросилась ей на шею и обняла крепко. Всем сердцем хотела, чтобы и матушка, и сама Лара забыли бы все, что произошло за этот бесконечный день.
Лара многое теперь видела иначе. И знала многое, чего знать была не должна. Лара знала, что Мара заняла тело несчастной Анны Григорьевны давно, еще в Тихоморске – в попытках ближе подобраться к Стаховскому. И там же, в гостинице, случайно увидела Александра Наумовича, так похожего на ее возлюбленного. За ним-то и поехала в «Ласточку». А позже, чтобы вызвать его жалость и иметь повод остановиться в усадьбе – жестоко столкнула актрису Щукину в море.
Останутся ли после всего прочего Ордынцевы, отец и дочь, в усадьбе? Наверное. Те, кто присматривают за порядком, позаботились, стерев болезненные воспоминания…
Исчез не только сам Джейкоб Харди, исчезли и воспоминания о нем – он не обманул.
Впрочем, когда Конни набрался храбрости и таки попросил руки Даны – та ему отказала. Хоть причин и не нашлось: она не была более ничьей невестой. И столь часто потом Лара находила Дану Ордынцеву одну, с затаенной печалью глядящую ввысь, на ласточек, резвящихся над морем, что порой казалось, будто она помнит…
Конни же не терял надежды добиться ее расположения. Ради одной лишь Даны, наверное, он смирил гордость и выпросил у мачехи прощения. Выпросил, чтобы та дала ему второй шанс и заново оплатила учебу в университете. Глядишь, и правда выучится. Человек на многое способен, когда у него появляется цель.
А Митя… Лара нашла его в бухте возле лодочного сарая. Как всегда наклонив голову вбок, он стоял напротив мольберта с портретом, написанным Ларой – портретом Джейкоба. А когда увидел Лару, то как будто смутился и поспешил отойти, приблизился к самой кромке моря.
Она подошла и положила голову ему на плечо. Спросила:
– Как твоя голова?
– Хорошо, – скомкано ответил он, и по голосу его было ясно, что ежели и мучает что-то, то не привычная мигрень.
Лара тогда подняла голову и нашла его глаза. Он признался:
– Меня порой охватывает страх, Лара: что если теперь, когда во мне нет души Ордынцева, я вдруг стану собою прежним? Негодяем Митькой. Что если… – он оглянулся на портрет, – если его жертва была напрасной? Я ведь вместо него как будто теперь живу. Чем я заслужил такую честь?!
Лара обняла его крепче.
– Значит, заслужил, – ответила спокойно. – Я не позволю тебе стать прежним, обещаю. И знаешь, раз ты задаешься теперь такими вопросами – это уже означает, что прежним тебе не быть.
Лара снова нашла его глаза и дождалась, наконец, покуда их тронула ласковая улыбка. Он поверил ей. Или, по крайней мере, захотел поверить. А Лара уютно устроила голову на его груди.
