– Хорошо… – растерялась я, не ожидая таких признаний. Смутилась, конечно, до крайности, но все-таки спросила: – Хорошо, не будем, но скажи хотя бы – это мама подарила тебе Доротею? Она? Клянусь, я не скажу ничего твоему отцу?
Кажется, целую вечность Надюша сидела без звука. А потом слабо кивнула. И сразу вскинула на меня полные мольбы глаза:
– Только не говорите папеньке никогда-никогда! Он заберет Доротею! Он все мамины вещи, все игрушки, которые она дарила, забрал… Забрал и увез.
* * *
Изверг какой-то, а не «папенька»! – негодовала я даже час спустя.
Ребенок и так осиротел, а он знать ничего не хочет о ее кошмарах, да еще и игрушки выбросил, что мать дарила. Интересно, он хоть заметит, если я вдруг заберу его дочь с собой, когда вернусь в свое время?!
Надя с учителем занималась в классной, а я выхаживала по Гобеленовой гостиной и все бросала гневные взгляды на портрет «папеньки». Зеленые его глаза мне теперь казались дьявольскими, как у Доротеи.
Но хорош собой, с этим не поспоришь… права Глаша. И все-таки его лицо мне не нравилось: все портила высокомерная усмешка, так здорово показанная художником. Неприятный тип, даже от нарисованного взгляда мурашки по коже. Ни за что бы не устроилась работать к такому, если б у меня был выбор…
Впрочем, смазливое личико «папеньки» сыграло свою роль: я начала искать оправдания для барона фон Гирса.
Может быть, он забрал игрушки, потому что его жена умерла от чего-то заразного? Боялся, что и дочь заболеет. Кстати, вполне вероятно. Насколько я помнила, еще даже элементарный пенициллин не открыли.
И только сейчас я задумалась, что ведь и правда не знаю, отчего умерла мать Нади, и когда именно она умерла… Нужно это выяснить – поспрашивать слуг хотя бы. Помнится, Глаша говорила, что работает здесь дольше всех; к ней-то я и поторопилась, убедившись, что до конца Надиного урока осталось больше часа.
– О покойной жене хозяин болтать запрещает! – отрезала Глаша, хотя я завела разговор тонко и очень издалека, как мне казалось.
Несмотря на внешность простушки, женщиной Глафира оказалась смекалистой, себе на уме и даже, порой, властной. Главным среди прислуги по документам считался седенький дворецкий а еще личный камердинер барона – но экономка Глаша сумела каким-то образом установить в доме матриархат. Запросто, не моргнув глазом, могла наврать обоим мужчинам, что, мол, это не она так хочет, это вечно отсутствующий господин барон распорядился – а раз они его распоряжений до сих пор не знают, то грош цена им, как доверенным слугам. Мужчины, мрачно переглянувшись, очень нехотя, но подчинялись…
Глядя на ее ловкие манипуляции, я даже нет-нет, но задумывалась – а так ли страшен черт (в смысле, господин барон), как его малюет экономка Глаша? Может, на самом деле он зайка и душка, а коварная Глаша нарочно чернит его имя?
Но это вряд ли.
– Да нет же, – сделала я честные глаза, – я вовсе не из любопытства спрашиваю, а потому что, если и правда Надину матушку звали Любовь – то и кукла, выходит, ее.
– Может, и ее, откуда я знаю, – отмахнулась Глаша. – Баронесса шесть лет назад упокоилась, перед самым Рождеством – а я всего-то три года здесь.
– А откуда тогда знаешь, что перед Рождеством?
– Так я ж в тот год, в 1907, через два дома отсюдова у барыни одной в камеристках ходила. Отлично помню, что перед Рождеством! А когда барыня моя померла, у господина барона как раз вакансия была открыта на экономку. Я и пошла проситься. Чего мне терять было? Думала, не возьмут, пошлют куда подальше… а оно вон как все. Третий год служу, повезло. Норов-то у господина барона крутой – но справедливый. Ежели все будешь делать как велено, то и сто лет прослужишь!
Что-то меня передернуло от перспективы ходить в гувернантках сто лет.
Все это время мы находились в погребе, и Глаша тщательно пересчитывала банки с соленьями, ни разу не сбившись, несмотря на мои приставания.
– Я вот думаю, – продолжала тогда я, – неспроста же барон отобрал все игрушки у девочки? Может, ее мать больна была чем-то? Тогда ведь и кукла, может, заразная… ты ничего про это не слышала?
Глаша бросила на меня быстрый и настороженный взгляд, но опять отмахнулась.
– Ничем она не болела – о том не беспокойся.
И заинтриговала меня теми словами еще больше. Отчего же умерла Любовь фон Гирс, если не болела?
– Она… не своей смертью умерла? – спросила я чуть слышно.
Глаша должна была знать. Обязана – раз работала в то время по-соседству. Только Глаша неожиданно разозлилась:
– Ты о себе не думаешь, так хоть ребенка пожалей! Выгонит же хозяин за такие разговоры и тебя, и меня – а ей опять к новой няньке привыкать?! И так каждый три месяца меняются! А все потому, что суют свой нос туда, куда не надо! Последняя, вон, вообще додумалась – на кладбище барышню повезла, на могилку к матери…
– И за это ее уволили? Но это… жестоко. По отношению к девочке. Она имеет право знать о матери!
– Имеет-не имеет – не наше с тобой дело! У нее отец есть, вот он ей и пусть рассказывает то, что посчитает нужным!
* * *
Разговор этот произвел на меня немалое впечатление. Я изводила себя самыми жуткими версиями, что же произошло с баронессой фон Гирс. Неужто ее и впрямь убили? И кто убил? Особенно мрачными мои догадки становились, когда я вспоминала слова журналиста Драгомирова о новом моем работодателе. Что барон вполне может кого-то похитить и даже убить. Может, он и правда маньяк? Ничуть не удивлюсь, кстати.
В свете этого выискивать что-то в его огромном доме, расспрашивать о его мертвой жене мне хотелось все меньше.
К слову, о Драгомирове.
Сперва я думала, мне показалось. Во второй раз я решила, что это случайность. Ну а когда в третий раз я увидела его из окна Гобеленовой гостиной, настырно сующего голову сквозь прутья в воротах особняка – сомнений уж не осталось. Он что-то выискивал и вынюхивал здесь – и вовсе не случайно стал свидетелем того, как его сестрица меня чуть не убила.
В тот день я как раз сидела у окна, опершись локтями на подоконник и наблюдая за странным журналистом. Раздумывала даже, а не взять ли мне его в сообщники по поискам информации о баронессе? Ведь он явно что-то знал!
А потом услышала хруст фарфора за своей спиной.
Глава 5. Гостиная Маргариты
– Маргарита! – позвал мерзкий тонкий кукольный голос. – Ты ведь знаешь, что нужно делать, Маргарита!
Кукла сидела в кресле напротив окна, и, чтобы добраться до двери, мне нужно было пройти мимо.
– Даже не думай! – предупредила она мое желание. Фарфоровое лицо неведомым образом исказила злобная гримаса, отчего мне сделалось по-настоящему жутко. – Ты выйдешь отсюда только затем, чтобы пойти в Гостиную Маргариты. Поняла?!
