А самообладанию Кики я в тот миг позавидовала от всей души: собравшись, вскинув подбородок, она натянула на лицо привычную улыбку и бодро сказал:
– Пойдемте, Марго, я покажу вам все.
Фабрика располагалась на Большой Морской улице и целиком занимала четырехэтажное здание, в котором трудились две сотни мастеров-ювелиров и дизайнеров-художников. Над главным входом – солидная, золоченая вывеска «Ювелирный домъ фонъ Гирсъ»; на первом этаже, за витражными блестящими на солнце окнами отделанная мрамором торговая зала. Обходительный персонал, наряженный в зеленые ливреи, предлагал покупателям испить чашечку кофе, покуда оформлялась сделка. А еще можно было побродить меж витринами и полюбоваться на товар. Специализировался дом фон Гирсов больше на женских ювелирных украшениях, но изготавливал и прочие милейшие безделушки. Шкатулки самых разных форм и размеров, настольные часы, чернильницы, пепельницы, рамки для фото и даже посудные сервизы. Не во всех работах использовались камни, но мастера умудрялись и простой резьбой по металлу делать необыкновенно изящные, притягивающие взор вещицы.
Меня необыкновенно заинтересовала одна из шкатулок: крохотная, не больше пудреницы, но с тончайшими, будто иголкой вырезанными из серебра розами – красными розами с бордовыми прожилками на лепестках и шипастыми стеблями всех оттенков зеленого. Шипы – не толще волоса, но каждый имеет свой объем. Поразительно тонкая работа…
– M-lle интересуют великолепные серьги с рубинами и чистейшей воды бриллиантами? – поинтересовался седовласый господин, что предупредительно склонился ко мне.
От неожиданности я вздрогнула, но дедушка казался вполне безобидным:
– О нет, только шкатулка, в которой лежат эти серьги. Она чудесная.
– У m-lle прекрасный вкус, – дедушка улыбнулся в усы. – Эта шкатулка с розами руки самого Карла фон Гирса. Сожалею, m-lle, она не продается, это лишь декор.
– Не страшно. Готова поспорить, что зарплаты гувернантки все равно бы не хватило даже на крышечку.
Я опять поздно спохватилась, что ляпнула что-то не то, но дедушка, слава богу, не дал мне этого понять. Славный дедушка.
– Эта называется эмаль по гильошированию, – охотно пояснил он, видя мой интерес. – Гильош – орнамент, резка по металлу, он и сам по себе выглядит необыкновенно, но знаменитый Карл фон Гирс был первым, кто стал еще и покрывать гильош цветной полупрозрачной эмалью.
– Да-да, – подхватила и Кики, – до сих пор в России этой техникой владеют лишь единицы, а рецепт эмали хранится в нашей семье в строжайшей тайне!
Вдруг – я будто укол почувствовала. Чей-то жгучий взгляд на своем затылке. Покрутилась и, лишь задрав голову, обнаружила, что над торговой залой с отсутствующим потолком, на балконе четвертого стоит Георгий фон Гирс собственной персоной.
Увидела его и Кики:
– Спускайся скорее к нам, братец! – задорно крикнула она. Но братец, и не шелохнув бровью, продолжал диалог с Мишелем Вишняковым.
– Ну хорошо. Если гора не идет к Магамеду… За мной, Марго!
Подхватив юбки, Кики бросилась к лестнице.
На фабрике, судя по всему, ее знал каждый. По первому же требованию нас пропустили на закрытые для прочих посетителей этажи с основными помещениями: мастерскими ювелиров и студиями художников. А потом и выше, на четвертый, в личные апартаменты хозяина.
– Ты совсем одичал, дорогой братец! Никакого гостеприимства! – Кики бесцеремонно перебила мужчин на полуслове – обняла фон Гирса за шею и, подтянувшись, чмокнула его в щеку.
Удивительно, но дьявольски-зеленые глаза барона даже сделались теплее, когда она посмотрел на сестру. Охотно подставил ей щеку и сам коснулся губами ее лба. Хотя отвечал сурово:
– Это потому, что фабрика – не место для приема гостей, милая сестрица. Ты напрасно приехала, мы с Мишелем заняты. – А после он, так и не удостоив меня взглядом, поинтересовался: – неужто Надя тоже здесь?
– Надя под присмотром моей Аннушки, – успокоила его Кики. – Хотя твоей дочери было бы полезно хоть иногда бывать на людях.
– Позволь мне самому решать, что полезно моей дочери, а что нет.
– Ты неисправимый грубиян, дорогой братец!
– Уж какой есть, милая сестрица. Ежели у тебя еще имеются предложения по воспитанию Нади, то озвучивай их скорее – у нас полно работы.
В который уже раз Кики безнадежно покачала головой – впрочем, чувствовалось, что это была не ссора, а обычный стиль их диалогов. Но потом Кики вкрадчиво посмотрел в зеленые глаза брата – и даже тон ее голоса несколько изменился:
– Во сколько ты отпустишь нынче моего мужа, Георг?
Брат размышлял над ее вопросом дольше чем нужно, будто она его о чем-то более сложном спрашивала. Занятная семейка фон Гирсов…
– В восемь, – ответил он, наконец.
– Я жду тебя дома к девяти, Мишель, – оповестила супруга Кики и, развернувшись, вернулась к лестнице.
– Всего доброго, – пробормотала я, радуясь, что в этот раз не услышала ни одной придирки.
Впрочем, рано радовалась. Не успела я подойти к лестнице, как меня окликнули.
– M-lle Лазарева!
– Да… – обмерла я.
Фон Гирс стоял, опершись на перила балкона, смотрел на меня дьявольски-зелеными глазами и мучительно долго молчал.
«Уволит… – догадывалась я, чувствуя, как от волнения мне нечем дышать. – Прямо сейчас и уволит».
– И вам всего доброго, m-lle Лзараева, – сказал мне фон Гирс.
И улыбнулся.
– А? Ага…
И мысленно тут же чертыхнулась за это дурацкое «ага». Глупая, глупая Маргарита! Еще и косноязычная, к тому же!
Но собрала волю в кулак и как могла обворожительно улыбнулась:
– Мне нужно идти.
– Идите, – милостиво позволили мне.
Но, едва я ступила на лестницу – снова:
– Марго! – Уже чуть нежнее.
– Да… – обмерла во второй раз.
– Вам к лицу этот цвет.
Слава богу, в этот раз я сообразила, что он о шляпке – прежде, чем в снова «агакнула». Но улыбнуться не успела: фон Гирс, будто ничего и не было, уже от меня отвернулся.
* * *
И все-таки я неисправимо глупа, права Доротея. Это ведь классический прием «ближе-дальше», который красивые и статусные мужчины просто обожают использовать! Сказать комплимент – и сделать вид, что оговорился. Наорать – и заявить, что не прочь увидеть тебя раздетой на кушетке. И так до тех пор, пока наивная гувернанточка до костей не сгрызет себе ногти, гадая, что же все-таки грубиян имел в виду? Пока сама себя не уговорит, что он не грубиян – а ранимая душа, нуждающаяся в понимании, любви и ласке. Ну и, естественно, разденется и пойдет на ту кушетку – в попытках до той души достучаться.
