А Кики тем временем неспешно рассказывала все более и более интересные подробности о своей семье:
– Лишь в одном Георг не был лучшим – в ювелирном деле! Точнее, как я и говорила, он в нем полный ноль. Ни спроектировать что-то оригинальное не может, ни даже работать с материалами. У него никогда не было усидчивости для таких занятий. Это второй мой брат, Гриша, сутками мог не выходить из мастерской, пытаясь усовершенствовать свою технику – и Георг его за это ненавидел.
– Ненавидел… – эхом повторила я. – Кики, я совсем мало знаю Георгия Николаевича, и еще меньше его брата – но мне показалось, что ненависть у них взаимная. Это ведь как-то связано с Надиной матерью?
Я снова отвлеклась от дороги и увидела, как быстро и опасливо взглянула на меня Кики.
– Боже мой, не знаю, зачем я вам все это рассказываю… – посетовала она. – У вас талант, Марго, выпытывать тайны! Хорошо, слушайте. Только поклянитесь, что не станете сплетничать о нас с соседями!
– Клянусь! – пылко заверила я. Яша ведь мне не сосед.
– Это давняя история, Марго. Та женщина, Надина мать, она не была хорошим человеком. Это она поссорила Георга и Гришу. Мои братья оба учились ювелирному делу в Европе, как дедушка. Но Георг, поняв, что первым в этом мастерстве ему все равно не быть, вернулся домой уже через полгода. Якобы его за дебош выгнали, не позволив учиться любимому делу. А Гриша остался. Учился почти шесть лет – а вернулся с невестой. Она была не нашего круга: дочка нищих эмигрантов, как клещ вцепилась в богатого наследника. Сразу не понравилась ни мне, ни родителям: маменька ее особенно невзлюбила. Дедушка, единственный разумный человек в нашей сумасшедшей семье, долго пытался вразумить обоих моих братьев – бесполезно. Георг, представьте себе, решил, что влюблен в невесту брата! И эта особа сопротивлялась его напору недолго. Она бросила Гришу и сделалась невестой Георга.
Меня словно громом поразило от этих слов. Я, признаться, много чего передумала о Надином отце, но почему-то мысль, что он мог повести себя настолько мерзко и подло, меня до сих пор не посещала…
– Это правда? – не желала верить я. – Брат отбил невесту у брата?
– Увы. Георг, как видите, тоже похож на нашу мать: унаследовал ее редкостный эгоизм. Если он чего-то хочет, то добивается этого. А чувства прочих людей – побоку. Он всегда таким был.
– Поверить не могу… Тогда и началась их вражда, наверное?
– Нет, – отмахнулась Кики. – Нужно знать Гришу. Он полная противоположность Георгу, он почти святой. По крайней мере, был таким десять лет назад. Он простил их. Мне сказал, мол, ну что ж, сердцу не прикажешь; Георга поздравил со свадьбой, а этой особе пожелал счастья и поцеловал ручку на прощание. Мне тогда было пятнадцать, я хорошо все помню. Гриша разве что на венчание не остался: снова уехал учиться ремеслу, теперь на Восток.
– А потом?.. – настырно расспрашивала я, уже зная, что ничем хорошим эта история не кончилась.
– Семейная жизнь у моего братца сперва шла неплохо, лгать не буду. Родилась Наденька, Георг даже сделался мягче, добрее. Все было неплохо, да. Пока не вернулся Гриша. Он вернулся другим, совершенно другим. За эти четыре года он возмужал по-настоящему, успел сделать себе имя, как ювелирному мастеру, да и брату уже мог дать отпор. А Георг… что-то ему там показалось. То ли Гриша не так посмотрел на его жену, то ли жена на Гришу. Он нанял детективов – следить за женой. А те доложили, что она регулярно бывает в гостинице, где остановился Гриша. О том, что было дальше, я не могу говорить без слез, простите, Марго…
Мы уже приехали, я остановила автомобиль у ворот, но прервать разговор – боялась. Кажется, Кики единственная, кто мог рассказать правду о Надиной матери. Лишь бы ее не спугнуть.
– Это было так страшно, Марго, так страшно… – Кики и впрямь плакала, хлюпая распухшим носом. – Когда я вбежала туда, в гостиничный номер следом за Георгом… когда он выхватил револьвер, когда направил его на Гришу… я знаю, я точно знаю, Георг убил бы Гришу. Он выстрелил бы – я видела это по его глазам. Его глаза – они такие… словно них сам дьявол живет. В кого он такой? Наш отец кареглазый брюнет, а Георг ничуть не похож ни на него, ни на матушку. Ох, я плохо помню, что было дальше. Я цеплялась за его руки, загораживала собою Гришу, плакала, умоляла одуматься… Шесть лет прошло, Марго, а я до сих пор, как бываю в церкви, благодарю Господа, что Георг опустил тогда револьвер. Он не сделал ничего, уехал оттуда. А когда мы с ним вернулись домой, то узнали, что она уже мертва. Выпила что-то. Не смогла жить, зная, что натворила. У вас нет платка случайно? Я совершенно расклеилась.
Я спохватилась и поискала в ридикюле. Нашелся платок.
– А что Григорий Николаевич? – спросила я с нетерпением.
– Гриша совсем с ума сошел. Он вбил себе в голову, что Георг отравил жену – подсыпал ей что-то в утренний кофе и лишь потом поехал в гостиницу убивать его. Он бросил ювелирное дело. Сменил фамилию, чтобы не иметь ничего общего с братом, а свою долю дедушкиного наследства вложил в создание газетенки, которая только и занимается тем, что подмечает все оплошности Георга. Он хочет погубить собственного брата, Марго. И в этом Гриша столь же дотошен и усидчив, как и в постижении ювелирного мастерства когда-то. Это все ужасно, просто ужасно.
– Ужасно… – не могла не согласиться я.
– К слову, – в последний раз всхлипнула Кики, – он и про вас написал в своей газете. Помните тот день, когда вы бросились в ночной рубашке под колеса моего авто? Гриша ведь так и не поверил, что вы простая гувернантка.
* * *
Ранние петербургские сумерки застали меня в спальне Любови фон Гирс.
Не знаю, как я на это решилась. Думала только о том, что, если у меня и правда есть некий волшебный дар, то открыться он должен сейчас. Именно сейчас, когда мысли мои занимает только хозяйка этих комнат. Я бродила здесь – от окна в будуар, и из будуара в гардеробную – уже часа полтора. Мне казалось иногда, что я уже почти что была ею, умершей баронессой. Но я по-прежнему ничего не видела.
Обессилив, навзничь упала на кровать. Признаться, она была куда мягче и удобнее, чем узкое ложе гувернантки, поэтому задержалась я здесь надолго. Задрала голову наверх. Ухмыльнулась, потому что на разрисованном под фреску потолке была изображена весьма пикантная сцена из древнегреческих мифов – с озорным сатиром и игривой нимфой. А они затейники были, эта баронская чета. Интересно, любила ли она его хоть немного? Или же ею руководил только холодный расчет? Не знаю. Но вот он ее, кажется, любил.
Мне вдруг ярко представилось, как фон Гирс целовал жену по утрам, когда она лежала на этом самом месте. Впрочем, нет – в то самое утро он ее, конечно, не целовал. Он знал уже, что она изменяет ему с его же братом, и едва ли держал эмоции при себе. Он грубо сдернул с нее одеяло, а потом схватил за руку и швырнул в кресло. Вон в то, у столика со стеклянной крышкой…
Я поднялась с кровати и подошла к столу. Села в кресло, очень ровно держа спину, как делала бы это баронесса фон Гирс. И что-то изменилось.
