Я и впрямь видела что-то; видела как в тумане шестилетнего прошлого, на этом самом столике стояла чашка кофе на тонком фарфоровом блюдце. Но баронессе было не до кофе, конечно. Она плакала и оправдывалась – а ее муж, сцепив за спиной руки, чтобы ненароком ее не ударить, требовал, чтобы она созналась. Созналась ли она? Нет. Она не стала бы сознаваться. Это глупо. Сквозь слезы она твердила, что его детективы лгут, и что он должен верить ей. Но он не слышал. Он рассвирепел по-настоящему. Он захотел ее ударить, замахнулся, но… опрокинул лишь стол.
Я сдвинула кружевную скатерть и действительно обнаружила уродливую трещину поперек стекла. А с одного краю и вовсе откололся осколок. Упав коленями на пол, я принялась шарить ладонями по полу. Шесть лет прошло… и все-таки у самой ножки кровати, в расщелине досок паркета, я подцепила ногтем крохотные осколки стекла.
И все пропало.
Тумана больше не было, и я даже не могла понять теперь – правда ли я что-то видела? Или только вообразила себе? Смутившись почему-то, я скорее поднялась на ноги, отряхнула юбку. Снова посмотрела на стеклянный столик.
Если барон и принес отравленный кофе, то чашка, разумеется, разбилась, когда он разгромил все вокруг. Это не он ее отравил. Была вторая чашка.
…За окном громко тарахтел мотор, окончательно вернув меня к реальности. Фон Гирс вернулся? Я бросилась, было, приводить вещи, которых касалась, в первоначальный вид – потом, поняв, что их слишком много, плюнула на все и решила, что барон все равно сюда не пойдет. Притаилась, чтобы дождаться, когда он минует вестибюль, но, вместо баронского, услышала почему-то звонкий и бодрый голосок Розы.
– Нет-нет, Георгия Николаевича со мною нет, – щебетала она, обращаясь, видимо, к дворецкому. – Я приехала одна и по совершенно пустячному делу – мне нужно увидеться с девочкой и этой ее нянюшкой. Есть ли еще кто дома?
Голос дворецкого звучал гораздо тише, и ответа я не расслышала – да и не слушала особо, озадаченная, зачем мы с Надюшей понадобились папенькиной любовнице.
– Не волнуйтесь, милый Поликарп Никитич, ступайте к себе: я сама поднимусь в детскую – уверяю, меня не затруднит. – Ее смех и гулкий стук каблучков по мрамору – Роза взбежала по лестнице.
Что же делать теперь? Сейчас она поднимется, а меня нет… Приоткрыв двери из Левого крыла, я быстро оценила обстановку: дворецкий ушел, и вестибюль был пуст. Однако ж по лестнице мне теперь не подняться – и я поторопилась в галерею, соединяющую с парком: оттуда на «детский» этаж вела узкая служебная лестница.
Вот только, выйдя в галерею, я оторопела.
Мужчина, в котором я сейчас же узнала шофера Розы, прогуливался вдоль этой самой галереи и, насвистывая, поглядывал по сторонам. Перепугавшись, что меня сейчас разоблачат, я затихла, прижалась спиной к колонне. Вечер давно уж наступил, галерея освещалась едва-едва, и был шанс, что в темноте меня не заметят. Я так увлеклась, мимикрируя под колонну, что не сразу сообразила: шофер Розы и сам уже не прогуливается – а крадется. Тайком, как вор. А потом он и вовсе присел на корточки возле запертого окна… Между прочим, это было окно Гостиной Маргариты, битком набитой фамильными ценностями фон Гирсов. Шофер увлеченно проводил некие манипуляции с оконной рамой, уже не оставляя мне простора для воображения.
Испуг мой немедленно сменился праведным гневом, и я, будто не смотрела в детстве «Улицы разбитых фонарей», со всем пылом бросилась к нему:
– Вы что делаете?! Я сейчас сторожа позову!
Наверное, я рассчитывала, что грабитель испугается и убежит, как нашкодивший мальчишка. Не тут-то было. Он, конечно, немедленно прекратил свое занятие и поднялся в полный рост – но убегать не думал. Зачем ему убегать, когда гораздо проще пришибить ненужную свидетельницу? Но когда я, глупая Маргарита, об этом догадалась, то уже стояла перед ним нос к носу. И по глазам его увидела – точно пришибет.
А вокруг вечер, темнота и не единой живой души. Сторожа никакого у нас, кстати, тоже нет.
Я запоздало ахнула и отступила назад. И больше ничего сделать не успела: «шофер» схватил меня за шею и с силой впечатал в оконное стекло так, что позади что-то хрустнуло: то ли стекло, то ли моя черепушка.
Никогда я себя не чувствовала такой беспомощной… Пальцами, острыми ногтями я царапала его руку, желая высвободиться, пыталась ударить каблуком по ноге – без толку. С таким же успехом Доротея трепыхалась в моих руках…
– Пикнешь – придушу! – выдохнул он мне в лицо и сжал горло еще сильнее. А я даже кивнуть не могла, чтобы заверить, что не пикну.
Хуже всего – иного выбора, кроме как убить меня, у него, похоже, не было. Это знала я, и это знал он.
…а потом в темноте под светом единственного фонаря блеснуло лезвие ножа. Не у моего горла – у его. А за макушкой «шофера» показалось бескровное лицо мужчины с прозрачными голубыми глазами. Гриша. Журналист Драгомиров.
– Отпусти ее. Сейчас же.
Тонкое лезвие утонуло в складках шеи «шофера» – и уже медленно окрашивалось в кроваво-бордовый цвет. Но до чего же бледным и решительным было лицо Драгомирова, до чего же страшным. Он убьет его, – знала я. И, главное, знала – почему.
Хватка на моем горле немедленно ослабла, и первым делом, едва глотнув воздуха, я вскрикнула:
– Не надо! Это не фон Гирс!
Брови над прозрачными глазами удивленно взлетели вверх. Драгомиров рывком развернул мужчину к себе лицом, и холодная ненависть, которую годами лелеял он, быстро сменилось разочарованием. Со спины он принял шофера-грабителя за собственного брата. И я могла лишь догадываться, с каким удовольствием младший фон Гирс зарезал бы старшего – под предлогом спасения некой девицы…
Шофер же, не будь дураком, правильно воспользовался замешательством – толкнул Драгомирова в грудь и ударом ноги выбил нож. А после бросился наутек – через сухой кустарник к изгороди. Гриша, и не подняв ножа, за ним; я едва успела вцепиться в его плечо:
– С ума сошли?! – закричала я, упираясь ногами в землю и его не пуская – Хотите жизнью рискнуть, спасая фамильные ценности?! К черту его, пусть бежит!
Подействовало. С Драгомирова будто дурман спал: он остановился и, тяжело дыша, оглянулся на меня. Прищурился, только теперь, кажется, узнав мое лицо:
– Снова вы? – спросил беззлобно. – И опять я вас спасаю. Все еще не боитесь? В третий раз ведь могу не успеть.
– Спасибо… – неловко пробормотала я.
– Не за что.
Шея адски болела, я подумала, что назавтра синяки будут чудовищные – но все равно задирала голову, в слабом свете фонаря стараясь рассмотреть лицо «спасателя». Нет, младшенький был совсем не похож на брата. Ничуть. Волосы соломенного цвета, лишь немногим темнее, чем у блондинки Кики, и совершенно обыкновенные серо-голубые глаза. И лицо тоже обыкновенное: узкое, резкое, с тяжелыми надбровными дугами, высоким лбом и грубоватым носом. Ручаюсь даже, что этот нос был когда-то сломан. Может, и не единожды.
