Странно, в этот раз его тон больше походил все-таки на просьбу, чем на приказ.
– Вы ведь к нему ездили сегодня утром? Верно, он уже порассказал вам небылиц и про меня, и про мою жену, и про этих девушек, прежних гувернанток. Это все ложь, Марго. Больное воображение, если точнее. Право, у меня достаточно денег и связей, чтобы в порошок стереть Драгомирова и эту его бульварную газетенку. Но я этого не делаю, как видите. И впредь не сделаю, что бы он ни выкинул.
Кажется, впервые я услышала столь здравые рассуждения от барона – и скорее поддержала его одобрительным кивком. Да, это глупо и неразумно жить прошлыми обидами! Это уничтожает, сжигает изнутри. Вот бы еще эта мудрая мысль пришла в голову младшему фон Гирсу…
А Георг продолжал, задумчиво глядя в окно, уже подернутое первым морозным рисунком:
– Представляете, я очень долго сожалел, что не застрелил Драгомирова тогда, шесть лет назад, в гостинице. Кики, верно, рассказала вам и эту историю? Так вот, я жалел, что не убил собственного брата. Даже упрекал ее, насколько помню. Не вслух, так в мыслях. А потом перестал. Знаете, Марго, сейчас я рад, что Кики мне помешала. Смерть это слишком просто и быстро – а в ад я не верю. Я теперь наслаждаюсь тем адом, который Драгомиров устроил себе сам. Здесь, на Земле. И наслаждаюсь тем, что он сам себя заживо съедает каждый день, пока ходит по этой Земле. Живет и знает, что это из-за него она погибла. Из-за него. Уж поверьте мне, Марго, он это знает.
* * *
Из кабинета фон Гирса я вышла выжатой, словно лимон. Один братец лучше другого. Георг радуется, что Гриша устроил себе ад на Земле – и не желает видеть, что сам живет в таком же аду. Пусть на девяносто девять процентов он уверен, что жена была ему неверна, и он все сделал правильно – но на один процент сомневается! Да, он сомневается. Иначе бы ему не грезился ее образ в каждом женском силуэте…
Любопытно, что мучает таким образом Любовь фон Гирс лишь законного мужа. А вот любовника Гришу – кажется, нет. Гриша одержим не ею, а местью к брату – вот и вся разница между их одержимостями.
Чтобы выкинуть из головы дурные мысли, я скорее отправилась искать Надюшу – что-то я совсем забыла о своих обязанностях гувернантки.
Денек – последний в ноябре – выдался отличный. Солнечный, морозный, самое то для прогулок. На прогулку мы и отправились, одевшись потеплее. Даже Надюша была сегодня не в пример веселее обычного и поддалась на мои уговоры вылепить снеговика. У нас, правда, ничего не вышло, потому как снега все-таки мало – зато от души порезвились и повалялись в снегу.
Все это время, к слову, я нет-нет, да видела в окне галереи папеньку моей подопечной. Притом, что кабинет его окнами выходит на улицу, а не в парк: значит, он шел туда специально, лишь бы на нас полюбоваться. Занятно. Этот факт развеселил меня настолько, что, когда папенька в очередной раз скрылся из окна, я вдруг решилась на небывалую авантюру. И скомандовала Наде:
– За мной!
Бегом, отряхивая на ходу снег, мы выбрались за ограду парка. Потом, крепко держа девочку за руку, влившись вместе с ней в поток прохожих, мы прошли ровно на один дом дальше по улице и свернули в уже знакомый мне неогороженный проезд.
– Куда мы идем, Марго? Папенька станет ругаться…
– Не станет, – пообещала я, – мы ведь ему не расскажем?
Ну да, я не образцовая гувернантка. Заставляю ребенка врать отцу – и это даже не самое плохое, чему я ее научила.
– Так, солнышко, ты стой на стреме, и если вдруг кто появится – свистни.
– Марго, я не умею…
– Господи… несчастный ребенок, потерянное детство! Ладно, пойдем со мной. Покажу тебе кое-что.
Времени сейчас было далеко за полдень, а новых следов возле черного входа в бывшую ювелирную лавку Карла фон Гирса не прибавилось. Значит и правда, сюда очень редко кто-то ходит.
Если ходит вообще…
Интересно, может ли быть так, что некая часть этой лавки до сих пор находится во владении фон Гирсами? Так это или нет, но дверь черного хода мне страшно хотелось открыть.
Рассмотрев сегодня ключ в деревянной рамке, я обнаружила, что он самый простой – с виду, по крайней мере. Подобрать похожий не должно составить труда. А может и получится отпереть замок и без ключа… В детстве я была хороша в этом.
– Марго, не надо, – хныкала под боком Надя. – Папенька будет ругаться… А вдруг здесь сторож? А вдруг у него ружье?..
В общем, заняться замком как следует, мне так и не позволили.
– Там наверняка ничего уже нет. Ну зачем нам туда идти, Марго?
– Вроде как незачем, – вынуждена была согласиться я.
– Незачем! – подхватила девочка и потянула меня за рукав. – Идемте, Марго, у меня вот-вот начнутся занятия по сольфеджио!
И я отступила. Действительно, глупостью было втягивать Надюшу в мои авантюры – я могла бы пойти сюда и часом позже, пока она будет музицировать. А еще лучше, если б ее папенька снова уехал на фабрику: тогда бы я тайком навестила его кабинет и забрала ключ. Временно, разумеется!
– Марго! – Надюша снова дернула за руку – да так, что я вздрогнула от неожиданности. А она совершенно по-взрослому потребовала: – пообещайте мне одну вещь. Что ни за что на свете не пойдете в кабинет папеньки и не станете красть ключ.
Мысли она читает, что ли…
Я покосилась на Надю, не зная, что и ответить. Она даже не глядела на меня, сведя бровки в похожей с отцом манере, упрямо рассматривала дорожку под ногами.
– Вы об этом сейчас думали, да? – серьезно продолжила Надя. – Не делайте этого, Марго. Если папенька узнает – он выгонит вас. А я опять останусь одна.
– Я вовсе не об этом думала! – солгала я. – И, конечно, я не собираюсь красть никакой ключ – больно надо… И вообще, красть – плохо! Так что никогда-никогда-никогда так не делай! Выдумала еще…
Надя тихонько улыбнулась.
* * *
Сыграть наш любимый двадцатый ноктюрн до прихода учительницы Надя не успела. Оставалось ждать, что учительница позволит сделать это в конце занятия, после того, как всласть помучает бедного ребенка распеванием гамм и прочей чепухой. Ну, для меня чепухой – а моя подопечная, разумеется, относилась к этим гаммам с удручающей серьезностью.
К черному ходу в ювелирную лавку я, конечно, больше не пошла. Даже решила вообще бросить затею попасть внутрь – какой в этом смысл? Так что весь музыкальный урок я просидела в классе, как всегда опершись на подоконник, и смотрела на набережную Мойки.
Однако по привычному кругу мысли сегодня идти не хотели: я вспоминала утренний разговор с журналистом Драгомировым. О том, что он видел меня в этом самом окне и даже, оказывается, узнавал. Занятно. Мне нравилось его лицо, каким бы резким и неаккуратным оно ни было. Нравились его глаза, прозрачно-голубые, как кубики льда – под которыми, вопреки всякой логике, мне делалось очень тепло. Нравились его руки – сильные, жилистые, загорелые даже поздней осенью. Необыкновенное сочетание длинных аристократичных, по-настоящему красивых пальцев – и обветренной, загрубевшей кожи на них.
