Но тут я должен прервать свое описание: доктор, которого только что вызывали в контору, сообщил нам следующее: нас всех отправляют – в село Обдорское, будем ехать по 40–50 вёрст в день под военным конвоем. До Обдорского отсюда свыше 1200 вёрст зимним трактом, значит, при самом благополучном передвижении, при постоянной наличности лошадей, при отсутствии остановок, вызываемых заболеваниями и пр., мы будем ехать больше месяца. У нас возникает вопрос, не будет ли в Обдорском поселена специальная команда для нашей охраны. На месте ссылки будем получать пособие в размере 1 р. 80 к. в месяц.
Особенно тяжела сейчас езда с маленькими детьми в течение месяца. Говорят, что от Берёзова до Обдорского придется ехать на оленях. Местная администрация уверяет, что наш нелепый маршрут (40 вёрст вместо 100 в день) предписан из Петербурга, как и все вообще мелочи нашего препровождения на место ссылки. Тамошние канцелярские мудрецы всё предвидели, чтоб не дать нам бежать. И нужно отдать им справедливость: девять мер из десяти, ими предписанных, лишены всякого смысла. «Добровольно следующие жёны» ходатайствовали о том, чтоб их здесь выпустили из тюрьмы на три дня, которые мы пробудем в Тобольске. Губернатор отказал наотрез, что не только бессмысленно, но и совершенно незаконно. Публика по этому поводу слегка волнуется и пишет протест. Но чему поможет протест, когда на всё один ответ: такова инструкция из Петербурга.
29 января
Вот уже два дня, как мы едем из Тобольска… Сопровождают нас 30 конвойных под командой унтера. Выехали в понедельник утром на тройках (со второго станка перешли на пары) в огромных кошевах. Утро было великолепное: ясное, чистое, морозное. Вокруг – лес, неподвижный и весь белый от инея на фоне ясного неба. Какая-то сказочная обстановка. Лошади бешено мчались – это обычная сибирская езда. У выезда из города – тюрьма стоит на самом краю – нас ждала местная ссыльная публика, человек 40–50; было много приветствий, поклонов и попыток узнать друг друга… Но мы быстро промчались мимо. Среди местного населения о нас сложились уже легенды: одни говорят, что едут в ссылку 5 генералов и 2 губернатора; другие, – что едет граф с семьей; третьи, – что везут членов первой Государственной Думы.
Наконец, та хозяйка, у которой мы сегодня стояли, спросила доктора: Вы тоже будете политики? – Да, политики. – Однако, вы, должно быть, будете начальники над всеми политиками?
Сейчас мы стоим в большой чистой комнате, оклеенной обоями, на столе клеёнка, крашеный пол, большие окна, две лампы. Всё это очень приятно после грязных этапов. Спать, однако, приходится на полу, так как в одной комнате – девять человек. Конвой наш сменился в Тобольске, и насколько тюменский конвой был обходителен и расположен к нам, настолько тобольский труслив и груб. Объясняется это отсутствием офицера: за всё отвечают сами солдаты. Впрочем, уже после двух дней новый конвой оттаял, и сейчас у нас устанавливаются с большинством солдат прекрасные отношения; а это далеко не мелочь в таком далёком пути.
Начиная с Тобольска, почти во всяком селе имеются политические, в большинстве случаев аграрники (крестьяне, сосланные за беспорядки), солдаты, рабочие и лишь изредка интеллигенты. Есть административно-ссыльные, есть и ссыльнопоселенцы. В двух сёлах, через которые мы проезжали, политиками организованы артельные мастерские, дающие некоторый заработок. Вообще крайней нужды мы до сих пор ещё не встречали. Дело в том, что жизнь в этих местах чрезвычайно дёшева: политические устраиваются у крестьян на квартире со столом за шесть рублей в месяц, эта сумма положена местной организацией ссыльных, как норма. На десять рублей уже можно жить вполне хорошо. Чем дальше к северу, тем дороже жизнь и тем труднее найти заработок. Мы встречали товарищей, живших в Обдорске. Все они очень хорошо отзываются об этом месте. Большое село. Свыше 1000 жителей. Двенадцать лавок. Дома городские. Много хороших квартир. Прекрасное гористое местоположение. Очень здоровый климат. Рабочие будут иметь заработок. Можно иметь уроки. Только сообщение затруднительно. Отрезанностью Обдорска от тобольского тракта и объясняется его относительная оживлённость, так как он является самостоятельным центром для огромной местности.
Передвижение ссыльных по губернии весьма оживленное. Пароходы возят здесь политических бесплатно. Все настолько привыкли к этому, что крестьяне-извозчики говорят нам по поводу нашего назначения в Обдорск: Ну, это не надолго, – весной на пароходе назад приедете…
Но кто знает, в какие условия будем поставлены мы, советские… Пока что отдано распоряжение предоставлять нам по пути лучшие кошевы и лучшие квартиры.
1 февраля. Юровское
Сегодня точь-в-точь то же, что вчера. Проехали свыше 50 вёрст. Рядом со мной в кошеве сидел солдат, который занимал меня рассказами на военно-маньчжурские темы. Нас конвоируют солдаты Сибирского полка, который почти весь обновился после войны, это наиболее пострадавший полк. Часть его стоит в Тюмени, часть – в Тобольске. Тюменские солдаты, как я уже писал, были очень к нам расположены, тобольские грубее; среди них имеется значительная группа сознательных черносотенцев. Полк состоит из поляков, малороссов и сибиряков. Наиболее косный элемент составляют туземцы – сибиряки. Но и среди них попадаются прекрасные ребята…
Мой конвоир очень восхищён китайками.
– Красивые есть бабы. Китаец мал ростом и с настоящим мужчиной не сравнится. А китайка хороша: белая, полная.
– Что же, – спросил наш ямщик, бывший солдат, – наши солдаты с китайками хороводились?
– Не… не допускают до них… Сперва китаек увозят, а потом солдат пускают. Однако, наши в гаоляне китайку одну словили и полакомились. Один солдат там и шапку оставил. Китайцы представили шапку командиру, тот выстроил весь полк и спрашивает: «Чья шапка?» Никто не откликается: тут уже не до шапки. Так и кончилось ничем. А хороши китайки…
В тех сёлах, где мы меняем лошадей, нас дожидаются уже запряжённые сани. Пересаживаемся мы за селом, в поле. Обыкновенно всё население высыпает поглядеть на нас! Вчера политики хотели нас сфотографировать при смене лошадей и ожидали с аппаратом у волостного правления; но мы промчались мимо них, и они не успели ничего сделать. Сегодня при въезде в село, где мы теперь ночуем, нас встретили местные политики с красным знаменем в руках. Их четырнадцать человек, в том числе человек десять грузин. Солдаты всполошились, увидев красное знамя. Стали грозить штыками, кричали, что будут стрелять. В конце концов знамя было отнято, и демонстранты оттеснены.
Среди нашего конвоя есть несколько солдат, группирующихся вокруг старообрядца-ефрейтора. это необыкновенно грубая и жестокая тварь. Для него нет лучшего удовольствия, как толкнуть мальчика-ямщика, испугать на смерть бабу-татарку или ударить с размаху прикладом лошадь. Кирпичное лицо, полураскрытый рот, бескровные дёсны и немигающие глаза придают ему идиотский вид. Ефрейтор находится в жестокой оппозиции к унтеру, командующему конвоем: на его взгляд, унтер не проявляет по отношению к нам достаточной решительности. Где нужно вырвать красное знамя, или толкнуть в грудь политического, слишком близко подошедшего к нашим саням, там ефрейтор всегда впереди, во главе своей группы. Нам всем приходится сдерживаться, чтоб избежать какого-нибудь острого столкновения.
