2 февраля, вечер. Демьянское
Несмотря на то, что вчера, при нашем въезде в Юровское, красное знамя было отнято, сегодня появилось новое, воткнутое на высоком шесте в снежный сугроб, у выезда из деревни. Знамени на этот раз никто не трогал: солдатам, только что усевшимся, не хотелось вылезать из кошев. Так мы мимо него и продефилировали. Далее, на расстоянии нескольких сот шагов от деревни, когда мы спускались к реке, мы увидели на одной стороне снежного спуска надпись, выведенную огромными буквами: «Да здравствует революция». Мой ямщик, парень лет 18-ти, рассмеялся весело, когда я прочитал надпись. «А вы знаете, что значит “Да здравствует революция” – спросил я его. – Нет, не знаю, ответил он, подумав, а только знаю, что кричат: “Да здравствует революция”».
Но видно было по лицу, что он знает больше, чем хочет сказать. Вообще местные крестьяне, особенно молодёжь, очень благожелательно относятся к политикам. В Демьянское мы приехали в час. Встретила нас огромная толпа ссыльных, – их здесь свыше 60-ти человек; это привело часть наших конвойных в величайшее замешательство.
Ждали нас здесь, очевидно, давно и очень нервно. Была избрана специальная комиссия для организации встречи. Приготовили великолепный обед и комфортабельную квартиру в здешней коммуне.
Но на квартиру эту нас не пустили: пришлось поместиться в крестьянской избе; обед приносили сюда. Свидания с политическими для нас крайне затруднены: им удавалось к нам проникнуть лишь на несколько минут по два, по три человека – с разными составными частями обеда. Кроме того, мы ходили по очереди в лавочку под конвоем, и по дороге перебрасывались несколькими словами с товарищами, которые целый день дежурили на улице. Одна из местных ссыльных явилась к нам в одежде крестьянской бабы, якобы для продажи молока, и очень хорошо разыграла свою роль. Но хозяин квартиры, по-видимому, донес на неё солдатам, и те потребовали, чтоб она немедленно удалилась. Дежурил у нас, как назло, ефрейтор. Я вспомнил, как наша усть-кутская колония (на Лене) готовилась к встрече каждой партии: мы варили щи, лепили пельмени, словом проделывали то же, что тут совершали демьяновцы. Проезд большой партии – это огромное событие для каждой колонии, живущей по пути.
Остяки
4 февраля, 8 ч. вечера. Цингалинские юрты
Пристав запросил, по нашему настойчивому требованию, тобольскую администрацию, нельзя ли ускорить темп нашего передвижения. Из Тобольска, очевидно, снеслись с Петербургом, и в результате приставу по телеграфу предоставлена carte blanche. Если считать, что отныне будем в среднем делать 70 вёрст в день, то в Обдорск прибудем 18–20 февраля. Разумеется, это лишь предположительный расчёт.
Стоим в деревеньке, которая называется Цингалинскими юртами. Здесь собственно не юрты, а деревенские избы, но население состоит, главным образом, из остяков. Это очень резко выраженный инородческий тип. Но склад жизни и речи чисто – крестьянский. Только пьянствуют ещё больше, чем сибирские крестьяне. Пьют ежедневно, пьют с раннего утра и к полудню уже пьяны.
Любопытную вещь рассказал нам местный ссыльный, учитель Н.: услышав, что едут неведомые лица, которых встречают с большой помпой, остяки испугались, не пили вина и даже спрятали то, которое было. Поэтому сегодня большинство трезвы. К вечеру, однако, насколько я успел заметить, наш хозяин-остяк вернулся пьяный.
Здесь уже пошли рыбные места; мясо доставать труднее. Учитель, о котором я упомянул выше, организовал здесь из крестьян и ссыльных рыболовную артель, купил невода, сам руководит рыбной ловлей в качестве старосты, сам возит рыбу в Тобольск. За прошлое лето артель заработала свыше 100 р. на брата. Приспособляется народ. Правда, сам Н. нажил себе на рыболовстве грыжу.
6 февраля. Самарово
Вчера мы проехали 65 вёрст, сегодня 73, завтра проедем приблизительно столько же. Полосу земледелия мы уже оставили позади себя. Здешние крестьяне, как русские, так и остяки, занимаются исключительно рыболовством.
До какой степени Тобольская губерния заселена политическими! Буквально нет глухой деревушки, в которой не было бы ссыльных. Хозяин земской избы, в которой мы стояли, на наш вопрос ответил, что прежде здесь вовсе не было ссыльных, а стали заполнять ими губернию вскоре после манифеста 17 октября. «С тех пор и пошло». Во многих местах политики промышляют совместно с туземцами: собирают и очищают кедровые шишки, ловят рыбу, собирают ягоды, охотятся. Более предприимчивые организовали кооперативные мастерские, рыболовные артели, потребительные лавки. Отношение крестьян к политическим превосходное. Так, например, здесь, в Самарове, – огромное торговое село, – крестьяне отвели политикам бесплатно целый дом и подарили первым приехавшим сюда ссыльным теленка и 2 куля муки. Лавки по установившейся традиции уступают политическим продукты дешевле, чем крестьянам. Часть здешних ссыльных живет коммуной в своём доме, на котором всегда развевается красное знамя.
Попутно хочу сообщить вам два-три общих наблюдения над теперешней ссылкой.
Тот факт, что политическое население тюрем и Сибири демократизируется по своему социальному составу, указывался начиная с 90-х годов, десятки, если не сотни раз. Рабочие стали составлять всё больший и больший процент политиков и, наконец, оставили далеко за флагом революционного интеллигента, который со старого времени привык считать Петропавловскую крепость, Кресты и Колымск своей монопольной наследственной собственностью, чем-то вроде майората. Мне ещё приходилось встречать в 1900–1902 гг. народовольцев и народоправцев, которые почти обиженно пожимали плечами, глядя на арестантские паузки, нагруженные виленскими трубочистами или минскими заготовщиками. Но ссыльный рабочий того времени был в большинстве случаев членом революционной организации и стоял в политическом и моральном отношении на известной высоте. Почти все ссыльные – кроме рабочих из черты оседлости – просеивались предварительно сквозь сито жандармского дознания, и, как ни грубо это сито, оно в общем отсеивало наиболее передовых рабочих. Это поддерживало ссылку на известном уровне.
Совсем иной характер имеет ссылка конституционного периода нашей истории. Тут не организация, а массовое стихийное движение; не дознание, хотя бы и жандармское, а оптовая уличная ловля. Не только в ссылку, но и под пули попадал самый серый – массовик. После подавления ряда народных движений начинается период партизанских действий, экспроприаций с революционными целями или только под революционным предлогом, максималистские авантюры и просто хулиганские набеги. Кого нельзя было на месте повесить, администрация выбрасывала в Сибирь. Понятно, что в числе драки столь колоссального размера оказалось множество совсем посторонних людей, много случайных, прикоснувшихся к революции одним пальцем, много зевак, наконец, не мало бесшабашных представителей ночной улицы большого города. Не трудно себе представить, как это отразилось на уровне ссылки.
