Он опомнился, до боли стиснув зубы, и глубоко вдохнул, понимая, что нельзя показать даже тень возбуждения. Нельзя оттолкнуть Джиад сейчас, когда она потянулась ему навстречу сама, пусть и на краткий миг. Разве мог он раньше представить, что будет ловить любую тень близости, как умирающий от голода — подаяние?! И не считать это унижением, потому что гордость молчит, когда темное золото лица и рук Джиад совсем рядом — коснуться бы…
— Вы доверяете принцу Эргиану? — помолчав, спросила она, и Алестару послышалась в ее голосе непривычная растерянность, словно жрица хотела сказать что-то совсем другое. — Не слишком ли много нитей сходится к нему самому? Зачем ему амо-на Тиаран?
— Не знаю, — вздохнул Алестар, пытаясь отвлечься от мучительного желания запустить пальцы в ее волосы и гладить их, перебирая темные пряди. — Даже представить не могу. И меня это тоже беспокоит. Но если удастся поймать за жабры хотя бы одного заговорщика… Джиад, я будто ловлю солнечный свет каймуром! Глупое занятие, лучи только глаза слепят и утекают, растворяясь в воде. Никогда не чувствовал себя настолько глупым и беспомощным!
Он помолчал, слушая ее дыхание, доносящееся едва заметным колебанием воды, и тихо сказал:
— Я бы никогда и никому в этом не признался. Но тебе — не стыдно. Я уже натворил столько глупостей, что запутался в них, словно рыба в сети… Отец был правильным королем, умным, расчетливым, готовым на что угодно ради своего народа. Он только с Руаллем ошибся, но это и все. Будь он жив, знал бы, что делать! А я…
— Ваш отец тоже не был безупречен, — негромко, но ясно ответила Джиад. — Простите меня, тир-на, но сейчас в вас говорит любовь сына к отцу. Он о многом сожалел, а та сеть, о которой вы сейчас говорите, она ведь раскинулась не вчера, а как раз при нем. Это ваш отец проглядел заговорщиков, убивших его и едва не погубивших вас. Это при нем в Акаланте появились поклонники Глубинных богов, а охрана просмотрела Каришу и многое другое. Не вините себя, ваше величество, ваш отец делал то, что мог, и никто не ожидает от вас большего.
На миг Алестар вспыхнул возмущением — как она может говорить такое?! Но… разве это неправда? Ему сейчас больше всего на свете хотелось спрятаться в отцовских объятиях, как в детстве, но подобного уже никогда не будет. И пора признать, что отец тоже ошибался. И подумать, как не повторить этих ошибок.
— Пожалуйста, зови меня по имени! — выдохнул он тоскливо и тут же поправился: — Хотя бы наедине! Я не хочу быть только королем… Не для тебя!
Он поймал взгляд бездонных темных глаз, проницательный и серьезный, словно выжидающий, и устыдился. Джиад хватает своих забот. Она до сих пор здесь только из-за своего раненого спутника, да еще из-за обещания, которое он дал ей, но до сих пор не выполнил. А пора! Кто знает, чем обернется очередное покушение? Вот убьют его — и кто выкупит Джиад у ее храма?! Монеты и слитки лежат в казначействе, ожидая его приказания. Нужно отправить их в Арубу как можно скорее, а еще узнать, наконец, что творится наверху, в Аусдранге. И дождаться Герласа, чтобы проверить тайные ходы дворца. И узнать, что за ловушку Эргиан придумал для предателя. И… Боги, да есть ли у королей хоть одна свободная минута?! Или это только у него все так запутано и узлом завязано?!
— Стоит ли привыкать? — улыбнулась Джиад понимающе и немного грустно. — Нам осталось не так уж долго… Я имею в виду, скоро ведь это все закончится? Так или иначе.
— Так или иначе, — эхом повторил Алестар, не отводя от нее взгляда. — Прости, я тебя задерживаю. Твой… спутник ревнив? Мне очень жаль, что сегодня утром получилось так нехорошо.
Джиад покачала головой и сказала настолько просто, что Алестар задохнулся от боли:
— Нет, он мне доверяет. И знает, что я не стала бы ничего скрывать. То есть почти ничего…
Она помрачнела — словно туча наползла на освещенное солнцем лицо — и попросила:
— Пожалуйста, ваше величество, не говорите ему, что обещали заплатить Храму. Я… сама потом скажу. Лилайн тоже предложил мне это, и я не знаю, как объяснить…
— Он гордец, — кивнул Алестар, чувствуя в горле все ту же горечь отчаяния, но теперь со сладковатым оттенком нежности. — Конечно, я не скажу. Жаль, что мы с ним не встретились иначе. Думаю, он никогда не простит мне твоей боли. Что тут скажешь, я бы тоже не простил. И не подраться даже…
Он старательно улыбнулся, показывая, что шутит, и по четко очерченным губам Джиад тоже скользнула улыбка.
— Вы позволите мне поговорить с Ираталем? — спросила она. — Я бы хотела узнать про того наемника наверху. Он может оказаться полезным, если придется свидетельствовать против Тиарана. Да и новости неплохо бы…
И снова Алестар удивился, как они сегодня понимают друг друга: мысли плывут рядом, как салту в стаде, и не успеет Джиад договорить, как он уже понимает и готов подхватить. Странное чувство, чем-то похожее на резонанс при запечатлении, но глубже и не такое болезненное. Чувствует ли она то же самое?
Вдруг вспомнилась ночь, когда они выпили эликсир и оказались в мире, созданном их собственными грезами. Мучительная сладость, всепоглощающая страсть и упоение безнадежности… Первый и последний раз они любили друг друга по-настоящему, забыв о ненависти и боли, согреваясь взаимным теплом. Было ли это лишь опьянение от эликсира? И помнит ли Джиад, как это чудесно? Или выбросила из памяти, как и все остальное?
— Да, конечно, — снова сказал он. — Нам очень нужны новости. И есть у меня одна мысль насчет обвинения твоего друга в убийстве… Но это потом…
Слова, которые он говорил, будто плыли поверх мыслей, прикрывая их, а внизу, в глубине сознания, ворочались тяжелые мощные волны. Тоска и вожделение. Вина и раскаяние. И нежность, беспомощная, отчаянная, невыносимая, равной которой Алестар в своей жизни не помнил. Эту нежность, повисшую вокруг них почти осязаемым облаком, он чувствовал во вкусе и запахе воды, в едва заметном румянце на щеках Джиад и, в том, как опускались ее ресницы, когда она все-таки отводила взгляд…
Ничего страстного и даже чувственного в этом не было, только пронзительная искренность, о которой сама жрица даже не думала, но которая проникала в Алестара, пропитывала его насквозь, требуя в ответ столь же полной откровенности. Под таким взглядом не лгут и не лукавят, язык не повернется. И спроси его сейчас Джиад о чем угодно — Алестар сказал бы все, как перед богами.
Он сказал бы, что с каждым мгновением, которое проводит рядом с ней, все сильнее чувствует: ничего не изменилось. Любовь не ушла, даже не затаилась, она засела в нем крепко, словно зазубренный осколок ракушки, глубоко проткнувший плоть и оставшийся в ней. Его просто так, подцепив, не выдернешь, нужно вырезать. А как вырезать то, что проросло в тебе насквозь, оплетя сердце и разум, стало частью тебя, неотъемлемой и необходимой?
Он сказал бы, что отпустит ее, как и обещал, но ждет этого дня, как приговоренный — дня казни. Пожалуй, даже с большим страхом, потому что для казненного все закончится, а ему придется жить дальше — без нее. И не просто жить, а скрывать от всех, как медленно умирает его душа, будто рыба, выброшенная на жаркий песок, задыхаясь и безнадежно дергаясь.
