А вам не кажется, что в современном мире малые предприятия не столь важны для дальнейшего развития? Ведь крупные технологические прорывы сегодня невозможны без больших денег и совместной работы головой многих людей. Конечно, можно иметь 5 млн индивидуальных предприятий по починке обуви, но двинуть вперед экономику огромной страны таким образом вряд ли получится.
В Америке себя предпринимателями (в пересчете на тысячу человек) считает в 5 раз больше людей, чем в России. В Европе до 65 % ВВП производится малыми и средними предприятиями. У таких компаний, как Lokheed Martin, более 60 % подрядчиков — это малые и средние предприятия. Я считаю, что вы не правы, — ткань экономики переплетена небольшими компаниями, без них невозможно представить себе интегрального конкурентного развития. Я уже даже не говорю про то, что нам нужны миллионы предприятий сферы услуг и 99 % из них не могут быть франшизами. Мы идем к экономике технологий и маркетинга, экономике, в которой на глобальных платформах (в ядре которых тоже не супергиганты) функционируют микрокомпании, создающие огромную добавленную стоимость. Что, Telegram — это большое предприятие? Facebook начинался как государственный проект? Представьте себе, что люди, создавшие LinkedIn, Facebook, Google, Twitter, Airbnb, WhatsApp, ICQ, Booking, жили бы в России, знали, что предпринимательство — это плохо, и пошли бы работать в налоговую инспекцию программистами.
Компании всегда начинаются с чего-то малого, и очень редко в мире успешная компания начинается «сверху». Посмотрите историю Sony или Hitachi, посмотрите историю автомобильных компаний. Разве Форд создавал свое предприятие на государственные субсидии или был в этот момент членом правительства?
Кроме того, если вы посмотрите на ВВП России, то лишь 18 % его генерирует малый бизнес, а в Штатах это 45–50 %. Если бы в России малый бизнес генерировал 50 % ВВП, то ВВП уже сегодня был бы в 1,5 раза выше, просто за счет доведения доли малого бизнеса до нормальной. Мы сейчас боремся за то, чтобы у нас рост ВВП был 2 % в год, а тут вы прибавляете 50 % сразу, просто за счет того, что у вас страна нормальная.
Что-то страна не торопится становиться нормальной, во всяком случае немалая часть ее населения, если верить исследованию ВШЭ. Вопрос в том, как менять эту ситуацию. Существует мнение, что начинать надо с политических реформ, а экономика приложится. Как по-вашему?
Я не понимаю, что такое политические реформы в России. У нас есть партии, выборы, есть демократия, есть все внешние атрибуты самого прогрессивного строя…
Это очень просто. Если отвлечься от выборов и демократии, давайте сделаем так, чтобы у нас была независимая судебная система, независимые СМИ. Это же, строго говоря, политическая реформа, а не экономическая?
Вы говорите о конечном результате. В рамках этого результата жить было бы хорошо, вопрос в том, как этого добиться. Легко говорить про независимые суды, а что, сейчас они зависимы от нас с вами? Разве мы их заставили быть зависимыми? Нет, они сами такими стали, потому что зависимость от власти сегодня выгоднее независимости, а общество устраивает такая власть и такой суд. А почему общество это устраивает, а власть может сделать суды зависимыми? Потому что есть огромный объем ресурсов, для добычи которых нужно очень мало людей. Этот ресурс можно приватизировать и распределять, а за счет этого фактически покупать властную систему. И пока это существует, что вы можете сделать? Выбрать президента, который будет вести себя по-другому? Его съедят на третий день!
При таком ресурсном «навесе», отсутствии давно построенных институтов и в изоляции от мира из этого заколдованного круга никуда не деться. Вариант один: сидеть и ждать, пока ресурсов станет недостаточно и купить власть с их помощью будет невозможно. Только тогда начнут работать нормальные государственные механизмы — если, конечно, в тот момент общество будет готово к их применению.
Конечно, надо образовывать общество, его надо готовить, надо формировать ту элиту, которая будет работать в новых условиях, состоящую из людей, способных создать условия для нормального бизнеса. Готовить из тех, кого сейчас учат в «Сколково» и кто работает в ВШЭ, а не из тех, кто сидит сейчас в ФСБ и налоговой. Но не стоит надеяться, что найдется честный президент и он нас всех спасет.
Речь шла о другом. Сложно надеяться, что в стране появится ответственная элита, которая, когда закончится нефть, будет готова развернуть страну. Откуда взяться элите, честному бизнесу, если в стране нет независимого суда?
Элита, вынужденная создавать добавленную стоимость, появится тогда, когда не будет централизующего ресурса, когда местные элиты в регионах будут иметь свои интересы и конкурировать между собой и их нельзя будет купить нефтяными деньгами, потому что денег этих не будет. Тогда и промышленная, и интеллектуальная элиты тоже не будут куплены. Пока мы вместе с властью автоматически вручаем чиновнику денежный поток, ничего не изменится.
Что мешает России уйти с особого пути?
Стремление обмануть исторический процесс и суметь победить ресурсное проклятие и его последствия с помощью некоей очень разумной программы действий очень распространено среди «прогрессивной» части российского общества. Разговор о возможности появления такой программы (и особенно о возможности ее принятия властью и успешной реализации) по большому счету не блещет новизной аргументов — все уже изложено во время разговоров о природе российского государства и общества. Тем не менее на вопросы надо отвечать, что я периодически и делаю, — вот пример из моего Facebook за 2017 год.
Со встречи в Музее истории ГУЛАГа до меня долетел вопрос: «Сегодня разработано множество хороших экономических программ, как России перейти с „особого пути“ на проторенную дорожку, в том числе и программа КГИ. Что/кто препятствует их реализации?»
Отвечаю, насколько могу публично.
Есть как минимум две серьезные проблемы.
Первая — это проблема, так сказать, бенефициаров. Тут стоит поговорить немного о концепции «локальной оптимизации». Люди, и особенно общества, оценивают свое положение (очень упрощенно) на координатном поле «качество жизни — риски». При этом (нематематики — заткните уши) в зависимости от отношения к рискам люди и общества готовы рисковать текущим качеством жизни в разном объеме, но, вообще говоря, они готовы отдать/получить некое количество качества жизни (Х) за некое сокращение/прирост рисков (У). Если Х большое, а У маленькое — говорят, что этот человек очень осторожен. Если наоборот — что он очень рисковый. Соответственно, люди (и общества) говорят, что им стало «лучше», если они получили больше, чем Х в качестве жизни, а риски выросли меньше, чем на У (или они сократили качество жизни меньше, чем на Х, а риски сократились больше, чем на У).
Людям, и особенно обществам, свойственно стремиться улучшить свое положение путем последовательных действий, результатом каждого из которых становится позитивное изменение. Ни люди, ни общества, как правило, не способны к многоходовому планированию по типу «5 раз ухудшим качество жизни, чтобы потом его резко улучшить» — во многом потому, что видят в этом риски намного более высокие, чем просто сумма рисков каждого из отдельных этапов такой трансформации. Теперь представьте себе, что на пути такого улучшения жизни человек попадает в зону, любое движение из которой ведет либо к быстрому росту рисков с очень малой наградой, либо к очень большому падению качества жизни при малом сокращении рисков. Это (нематематики, еще не открывайте уши) — локальный максимум функции полезности. С учетом того, что процесс оптимизации жизни у людей строится из маленьких оптимальных шажков, выбраться из точки локального максимума становится невозможно, даже если он очень низок по сравнению с глобальным максимумом.
