Книга Россия в эпоху постправды. Здравый смысл против информационного шума, страница 42. Автор книги Андрей Мовчан

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Россия в эпоху постправды. Здравый смысл против информационного шума»

Cтраница 42

Что двигало моей знакомой, долго водившей за нос своего молодого человека, к которому она очень нежно относилась, когда она соглашалась выйти за него замуж после того, что сама называла «настоящим изнасилованием» (они, кстати, прекрасно живут вместе уже много лет)? Как увязать тот факт, что подавляющее большинство женщин воспринимают реальное изнасилование как тяжкое преступление и одно из самых травматичных событий, с тем фактом, что существенное количество женщин склонно фантазировать о нем и проигрывать в сексуальных играх? Ну и конечно, почти 100 % мужчин не могут позволить себе даже дотронуться до плеча женщины без ее согласия — при этом число тех, кто увлеченно смотрит порноролики или художественные фильмы со сценами насилия, исчисляется сотнями миллионов, если не миллиардами.

Истоки насилия вплетены в историю человеческой борьбы за существование. Без насилия над чуждыми ему животными и природой человек — хищник и созидатель — не развился бы и не сохранился как вид. Насилие было средством борьбы самца из первобытной человеческой общины за свое место в иерархии, за возможность получить кусок еды побольше и женщину поздоровее (впрочем, самки боролись за еду и самца теми же способами). Без этой иерархии, отсеивавшей слабых и глупых и предоставлявшей право произвести на свет потомство сильным и умным, человек не прошел бы естественный отбор.

Более того, не только сама способность к насилию служила и еще часто служит доказательством права на место в иерархии (и на спаривание с достойным партнером), но и доказательство этой способности востребовано «жертвами». И у первобытного человека, и у множества животных самец должен приложить существенные усилия, чтобы «завоевать» самку, в том числе преодолевая ее сопротивление насилием; даже у многоножек самец разворачивает свернувшуюся в плотный клубок и отчаянно сжимающуюся самку: смог развернуть — значит достаточно силен, потомство будет здоровым и жизнестойким.

Наконец, без насилия не могла идти борьба между первобытными человеческими сообществами, которая обеспечивала отбор на более высоком — групповом — уровне. Насилие было необходимо, и оно было заложено в человеке природой или богом, это уж кому как нравится. Любая попытка его «выделить и устранить», создав с помощью лекарств, воспитания или генной инженерии личность, лишенную стремления к насилию, может привести лишь к потере человеком индивидуальности, превращению его в овощ.

Роль насилия в естественном отборе и иерархизации настолько важна, что человек, реагируя на насилие, инстинктивно придает больше значения не угрозе физическому здоровью, а опасности для социального статуса. Поэтому, хотя само понятие насилия объективно, его восприятие совершенно субъективно и зависит главным образом от того, насколько насилие угрожает изменением личного и общественного восприятия уровня человека (группы) в социальной иерархии. «Технически» одни и те же действия, в том числе насильственного характера, в разном смысловом и социальном контексте могут практически не замечаться, а могут вызывать острейший протест, если в первом случае они расцениваются как не затрагивающие статуса или естественные для него, а во втором — как угрожающие статусу. До сих пор в самых разных языках слова, соответствующие наиболее сильным видам психологического и физического насилия, являются однокоренными со словами «вниз», «ниже» — в русском «унижение», в английском — let down, degrade, take down, bring low. Насилие как стремление понизить место жертвы в некоей, иногда даже не существующей, социальной иерархии воспринимается как катастрофа для статуса и генерирует высочайший уровень стресса, неадекватный физическим последствиям.

Последствия переживания такого стресса крайне трудно купируются: самым эффективным способом борьбы со стрессом и травмой явилось бы их проговаривание, обращение к другим людям за помощью, но поскольку жертва насилия чувствует свою потерю конкурентоспособности, свое «ухудшение», то она испытывает стыд — инстинкт требует от нее сокрытия факта от окружающих. В мире животных, от которого мы недалеко ушли, особь-жертва не получит возможности иметь потомство от достойного партнера, равно как и достаточного количества еды. В мире людей жертва чувствует себя таким недостойным нормальной жизни животным и боится поделиться с другими, поскольку инстинкт подсказывает ей: «Тебя отвергнут, ты — брак в процессе естественного отбора». Неудивительно, что жертве насилия свойственны даже суицидальные мысли. Поэтому совершенно бессмысленно «оценивать ущерб» от насилия и по нему судить о его вреде или пытаться этот ущерб технически возмещать — легкая пощечина, указывающая человеку «его место», может травмировать много больше, чем побои, полученные в «честной драке»; изнасилование может не причинить вообще никакого физического вреда — и чаще всего именно оно будет самым травматичным.

По той же причине ответы на угрожающее статусу насилие связаны с подсознательной борьбой за виртуальное или реальное поставленное под сомнение место жертвы в иерархии: симметричный ответ предполагает отказ признать свое понижение за счет насильника и попытку «вернуть статус-кво» насилием над насильником, часто — асимметричным, категорически избыточным, зато адекватным стрессу, вызванному изначальным насилием. Трансляция вовне направлена на повышение своего места в иерархии, снизившегося в силу акта насилия, за счет третьих лиц — применением насилия к ним. Наконец, трансляция на себя является актом принятия своего понижения в иерархии и сопряжена с депрессией, а зачастую — с поиском нового насилия над собой для закрепления «нового статуса». Ни один из этих способов не будет конструктивным и не снижает уровень насилия, поэтому искать способ борьбы с насилием в ответе на конкретное насилие бесполезно.

Хотя насилие внешне сильно отличается по видам — сексуальное легко отличимо от грубого физического и тонкого психологического, жестокое не похоже на мягкое и аккуратное, — оно может осуществляться внушающим страх преследователем и внушающей жалость «как бы жертвой»: эти виды не изолированы и за счет эффекта трансляции порождают друг друга. Жертва побоев в семье может вырасти и стать, например, манипулятором, совершающим психологическое насилие. Сын авторитарной матери может стать сексуальным насильником. Объект унижений в школе может пойти в политику и, добившись власти, развязать войну или принимать репрессивные законы. Ученики, на которых кричит учитель, могут мучить котенка во дворе. В авторитарном государстве в периоды войн, изоляционистской политики, насаждения шовинизма или ксенофобии уровень бытового насилия значительно выше, чем в демократическом, проповедующем мирное сосуществование и толерантность. Поэтому бессмысленно пытаться бороться с одним изолированным видом или источником насилия — он чаще всего произрастает на почве, удобренной другими его видами, насильники «приходят извне». Бессмысленно также бороться с насилием с помощью насилия — это может приносить удовлетворение жертвам, но не будет иметь положительный результат для общества. Скорее, наоборот: «справедливое» насилие порождает насилие на следующем витке в объеме не меньшем, чем «несправедливое», а даже большем — как минимум потому, что «справедливое» насилие себя легитимизирует.

В современном мире роль насилия успешно оспорена новыми механизмами социального развития. Уже 4000–5000 лет назад механизмы естественного отбора, присущие более простым сообществам животных, получили в качестве конкурента механизмы широкой социальной кооперации, требующие не выбора сильнейших, а максимального использования потенциала всех. На индивидуальном уровне эти два механизма с переменным успехом боролись за лидерство вплоть до эпохи Возрождения, а с приходом Ренессанса безоговорочно побеждает кооперация. На групповом уровне, на котором общины и племена превратились с течением времени в страны и страты, эта борьба начинается значительно позже, и только вторая половина XX века приносит ощущение победы кооперации над естественным отбором — пока все еще зыбкой и не окончательной. Новые социальные драйверы требуют развития в человеке новых свойств, делающих его «пригодным» к достижению результата в новых условиях. За 4000 лет человек кардинально расширяет сферу кооперации и добровольной взаимопомощи, формирует в себе то, что на бытовом уровне мы называем «добротой», «совестью» и/или «эмпатией», «гордостью» и «свободолюбием». Гибко реагируя на изменение оптимальных методов развития, общество создает совершенно новые социальные нормы, противоречащие насилию и табуирующие его наиболее жесткие проявления.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация