У российского нефтяного тупика было много причин, как часто случается в контексте катастроф. К сожалению для страны, в самом начале совпали три фактора, каждый из которых толкал страну в эту сторону.
Еще СССР в послевоенные годы оказался в экономической ловушке, связанной с низкой эффективностью «социалистического труда». Лидеры страны достаточно четко осознавали, что в политизированной среде конкуренция идей вырождается в конкуренцию уровня подлости и приспособленчества (в результате чего СССР фактически добровольно выбыл из соревнования в таких областях, как кибернетика, агробиология, коммуникации), и необходимо искать другие точки роста, не связанные с научно-технической революцией. С другой стороны, понимание проблем, связанных с демографической волатильностью (следствие войны), не оставляло шансов на превращение страны в платформу для производства товаров массового спроса — не хватило бы рабочих рук. Да и закрытость страны мешала бы развитию в эту сторону.
В результате СССР сделал ставку на экспорт энергии и минеральных ресурсов. Тогда металлические руды и уголь были важнее электричества, нефти и газа, но это продлилось недолго. Создание инфраструктуры экспорта, добывающего комплекса, энергокомплекса стали главными экономическими задачами. Рост цен на нефть в 1970-е годы привел к тому, что советское руководство, некомпетентность которого прогрессировала теми же темпами, какими росло число анекдотов про Брежнева, полностью отказалось от попыток развития альтернативных экономических направлений — на фоне колбасы за 2,20 и «неуклонного повышения благосостояния трудящихся» новости о строительстве газопроводов стали ведущими, а все экономические комплексы (прежде всего — транспортный и машиностроительный) подчинялись задаче добывать больше и продавать дальше.
Затем пришел 1981 год, и начался двадцатилетний период падения цен на нефть. Но к этому времени промышленность уже была выстроена «под ресурсы», и когда спустя 10 лет СССР развалился, новая Россия унаследовала однобокую экономику.
С другой стороны, как раз к 1990-м годам закончился «цикл металлов» — несмотря на развитие новых рынков, в силу одновременно роста эффективности их использования, появления новых материалов и совершенствования системы вторичной переработки цены на основные металлы стали снижаться, и конкуренция за рынок стала расти. Это оставляло России только рынки энергетического сырья.
Наконец, СССР и его внешний экономический контур — СЭВ — были построены как система экономической кооперации, в которой периферия снабжала центр (а центр периферию) товарами в рамках плановой, неконкурентной системы. Эта система привела к вырождению производства, превращению товаров в дорогие и некачественные, но она поддерживала объемы производства на достаточном уровне. Развал СССР и системы СЭВ привел к тому, что страны-сателлиты стали переключаться с товаров, производимых Россией, на более дешевые и качественные товары мировых и региональных лидеров. В результате экспорт небиржевых товаров (до 1990 года СССР все же имел в экспорте чуть менее 60 % неэнергетических несырьевых товаров) сильно пострадал.
Эти предпосылки не оставляли шансов на легкую, без специальных общегосударственных программ и масштабных инвестиций диверсификацию экономики новой России. Однако для такой диверсификации внутренних ресурсов не было, и необходимо было привлекать иностранный капитал, параллельно ограничивая влияние на рынок доминирующего нефтегазового сектора. Эта программа никак не стыковалась с основной идеей группы, состоявшей большей частью из бывших партийных и комсомольских лидеров и функционеров советской экономической науки: они видели себя новыми хозяевами и готовы были строить капитализм только при одном условии — главными капиталистами должны были стать они и/или те, кого они назначат. Такой подход предполагал приватизацию и концентрацию в их руках промышленного наследия СССР с установлением контроля над денежными потоками. Институты власти, четкие и исполняемые законы, открытость страны для внешних инвестиций могли стать помехой, создать им реальную конкуренцию. И строительство институтов не было произведено, законы служили интересам новых капиталистов, судебная система деградировала, внешние инвесторы, испугавшись первых опытов и насмотревшись на залоговые аукционы и войны за предприятия, если и давали небольшие деньги, то в основном на спекулятивные проекты. Параллельно тотальная приватизация — в том числе нефтедобывающей отрасли — передала в руки крупного бизнеса инструмент зарабатывания, который они не создавали, превращая их в рантье, не заинтересованных в диверсификации экономики.
Тем временем открытость рынка импорту начала давать о себе знать уже в 1990-е. Существенно изменилась доля импорта в потреблении и промышленности — импортные товары, от самолетов до хлеба, стали заменять отечественные. Товары длительного пользования требовали запчастей и расходников; части технологических и потребительских цепочек требовали, чтобы другие элементы цепочек также были импортными (соответствовали друг другу); товары, которым нужны особые условия перевозки, хранения, реализации и использования, требовали импорта вспомогательного оборудования и материалов. Так достаточно быстро стала закрепляться импортозависимость, для выхода из которой нужны были бы инвестиции, а также готовность на временное ухудшение экономики и падение ее эффективности.
Общая концепция развития предполагала, что в результате «стихийный» этап пройдет и крупные предприниматели (а вернее — бенефициары приватизации) перед лицом конкуренции предпочтут установить жесткие законы, создать институты управления и вынуждены будут диверсифицировать экономику. Возможно, так бы и случилось, но в 2000 году к власти в России пришла группа людей, настроенная не на ожидание воздействия «невидимой руки рынка», а на передел только что разделенной собственности и установление административного контроля с целью безусловного сохранения своей власти.
В этом смысле им очень повезло — их приход к власти совпадает с началом быстрого роста нефтяных цен. К тому же нефть и газ — единственные области экономики, в которых государство продолжало иметь существенные рычаги контроля: Газпром был де-факто государственным, а в области нефти государство контролировало систему транспортировки.
Авторитарный контроль в капиталистическом обществе невозможен, если в нем существует значительный независимый капитал, который может спонсировать альтернативных политиков и обеспечивать альтернативное информационное поле. Поэтому уже в начале 2000-х в России начинается процесс консолидации крупного капитала вокруг квазимонополий и доверенных «назначенных» управляющих, представляющихся внешнему миру новыми независимыми бизнесменами. Начинается эта консолидация, естественно, с нефти — завершено закольцовывание владения Сургутнефтегазом, в результате которого компания становится подконтрольна государству де-факто, уничтожается ЮКОС и создается государственная Роснефть. Постепенно монополизируются и другие области и отрасли — в том числе на месте, где могла бы вырасти обрабатывающая промышленность; возникают Ростехнологии; железнодорожная отрасль, во всех странах расцветшая после приватизации, в России защищается барьером РЖД. Монополии, как им и положено, неэффективны, в них расцветает воровство, они требуют ресурсов и роста тарифов. Тарифы растут, создавая инфляцию. В инфляционной среде товары, продаваемые на внутреннем рынке, становятся менее выгодными, чем экспортные, которые приносят девальвационный доход. Но кроме минеральных ресурсов экспортировать почти нечего — мы давно проиграли технологическую конкуренцию, еще при СССР, а на развитие нет ни инвестиций, ни благословения государства. И весь бизнес стремится туда, где выгоднее, — в экспорт нефти и газа, металлов, леса, зерна (но нефть и газ доминируют). Вокруг экспорта выстраиваются вспомогательные экономические цепочки, благо нефть растет в цене и покрывает издержки; все больший процент бизнесменов уходит от идей производства для внутренних нужд: проще продать ресурс и купить импорт.
