Ничего не говорю ему. Просто молчу. Даже в собственных мыслях.
Музыка в зале начинает звучать намного отчётливее. Этот ритм смешивается в моём сознании с частыми ударами пульса, превращаясь в лёгкую судорожную волну, распространяющуюся дрожь по всему моему телу.
Девушка на сцене продолжает извиваться и стонать. Громче и чаще. Ведь окружающие брюнетку мужчины ласкают податливое тело более откровенно, очевидно, решив поиметь её всеми возможными способами.
Эта картинка буквально застывает в моей памяти, когда я закрываю глаза, потому что визуализация совершенно излишня. Ощущений и без того хватает с избытком. Тем более что они становятся ещё ярче и острее вместе с первым шлепком, разбавляющим былые прикосновения Маркуса.
– Например, так? – продолжает ласкать и нашёптывать мой персональный искуситель.
Я же выгибаюсь в спине и подаюсь немного назад, желая, чтобы новые прикосновения его пальцев затмили чувство небольшого жжения. И получаю новые удары по ягодицам. Вместе с первым проникновением.
Контраст нежности и жестокости я испытываю не впервой. Но от того он не становится менее ошеломляющим. Или менее желанным.
Да, будь я проклята, мне на самом деле это нравится!
Мужчина растягивает меня изнутри, снова ласкает. Так неимоверно долго и медленно, что я теряю счёт времени и ощущения пространства. Постепенно во всём мире вообще не остаётся ничего, кроме происходящего прямо здесь и сейчас, со мной и Маркусом. И всё, что остаётся действительно значимым, – отчаянно желаемое освобождение. Плевать даже, если свидетелем оного станут несколько десятков незнакомцев, которым не впервой наблюдать нечто подобное. Наверное, благодаря последнему я и не в силах сдержать разочарованный стон, когда всё внезапно прекращается.
– Поднимайся, цветочек. Нам пора уходить, – доносится будто издалека голос Маркуса, а сам мужчина поправляет мою одежду и помогает подняться на ноги всё в той же кромешной темноте, витающей вокруг нас.
А я готова расплакаться от той уязвимости, которая моментально воцаряется в моей душе и пропитывает сердце ядовитой червоточиной. Ведь англичанин, по сути, своими действиями заставляет признать то, насколько я могу в нём нуждаться, а затем просто-напросто бросает у самого края этой пропасти!
Глубокий вдох. Плавный выдох.
Ты забылась, Станислава.
Вот что бывает, когда забываешься…
Глава 10
Свет в фойе заведения оказывается слишком ярким. А может, просто-напросто это мои чувства настолько обострены, что я воспринимаю окружающее подобным образом. Вокруг всё та же эклектичная мрачность, а вот персонал клуба – только мужской контингент приблизительно тридцати-сорока лет, все как один одеты в чёрные смокинги на идеально белоснежные рубашки.
Маркус подводит меня к одному из огромных зеркал, замурованных в бетон от пола до самого потолка, и сам становится за моей спиной. Прежде чем заговорить, он запускает руку в карман пиджака и достаёт оттуда бархатный футляр величиной с ладонь.
– Хочу, чтобы ты надела это, – звучит от мужчины совсем не просьбой – очередным приказом.
Англичанин вкладывает в мою руку коробочку с неизвестным содержимым и приподнимает бровь в демонстративном ожидании. Мне же ничего не остаётся, как открыть крышку… В этот момент я ненадолго «зависаю». Серьги-подвески с алмазной россыпью, обрамляющей огромные сапфиры глубокого синего цвета, выглядят невообразимо дорого. И столь же тяжелы, как и та примерная сумма, которая приходит мне на ум при виде украшений.
– Снимешь после того, как вернёмся в поместье, – дополняет мужчина, как только я надеваю серьги. – А вот это, – делает паузу и вынимает из кармана пиджака ещё одну ювелирную вещицу, – я сам сниму, когда посчитаю необходимым.
Проходит пара секунд, а вокруг моей шеи застёгнуто платиновое колье с бриллиантом на снейке, из двух тонких цепочек, переплетенных вместе. В отличие от серёг, это ювелирное изделие почти невесомое, вот только его присутствие ощущается даже сильней, нежели первое. Вообще создаётся подозрительно нехорошее впечатление, будто бы мне только что ошейник нацепили.
А как иначе интерпретировать сказанное Маркусом?
– Вам очень идёт, – доносится вежливое откуда-то справа.
Приходится обернуться, дабы разглядеть обладателя голоса, который уже доводилось слышать. Того, кто сделал первую ставку за меня на том треклятом аукционе. Он же преимущественно торговался с Маркусом. Тогда я не сумела разглядеть его, но теперь… К нам подходит жилистый темноволосый мужчина в возрасте явно за пятьдесят. На его губах хранится с виду довольно искренняя и доброжелательная улыбка, хотя взгляд карих глаз – ледяной и беспощадный, как тот айсберг, потопивший известный лайнер. Судя по тому, что на нём кашемировое пальто цвета мокрый асфальт, он только прибыл. С парадного входа. Не как я.
– Вито Бьянчи, прекрасная леди, – почтительно представляется незнакомец и протягивает мне руку.
Жест совершенно точно предназначен не для рукопожатия, поэтому я перевожу вопросительный взгляд на Маркуса и получаю молчаливое одобрение, прежде чем позволить брюнету проявить такую галантность старых времён, коснувшись моей руки в подобии поцелуя. Заодно вспоминаю о том, что уже слышала это имя. Вчера о нём упоминал сам Маркус в разговоре с одним из своих младших братьев.
– Приятно познакомиться, – отзываюсь, цепляя вежливую улыбку.
Я бы и имя своё новое добавила, вот только сдаётся, что необходимости в этом нет. Да и какая у меня теперь «фамилия» – тоже пока неясно. Надо бы потом спросить об этом у Маркуса, чтобы таких неловких ситуаций не возникало.
– Джино и Карла? – интересуется Вито, развернувшись к Грину.
Из этих имён одно мне тоже знакомо…
– Уже здесь, – отвечает медиамагнат, едва заметно скривившись.
Не уверена, но, кажется, я успеваю уловить на лице итальянца понимающую ухмылку. Слишком мимолётную, чтобы увериться в том, не показалось ли на самом деле. Доля секунды – лицо нового знакомого вновь хранит безупречную маску доброжелательности.
– Вина? – меняет тему разговора Бьянчи, попутно останавливая одного из проходящих мимо служащих с подносом в руках. – Вам бы точно не помешало, – отпускает замечание ещё до того момента, как я успеваю отказаться.
Раз уж моё мнение здесь не учитывается, так и оставляю ситуацию «по умолчанию», после чего получаю в руки бокал белого полусухого.
– Пейте-пейте, – «подбадривает» итальянец самым нахальным образом.
Удивительно, но Маркус абсолютно не возражает. Наоборот, с нескрываемым интересом наблюдает за нами обоими.
Это что, какая-то странная проверка?
Или я чего-то не понимаю?
– Спасибо, – благодарю вынужденно.
Но содержимое бокала так и остаётся нетронутым мною. Хотя пить хочется на самом деле. И не вина. Я бы лучше сразу бутылку сорокаградусной приговорила. Быть может, в этом случае удалось бы избавиться от невыносимого ощущения тяжести и болезненного жара внизу живота.
