Прям долбанное откровение какое-то!
Очередное…
На самом деле я не голодна, но от предложенного не отказываюсь. Если, конечно, угощение не отравлено, то оно пойдёт на пользу. Не только в качестве демонстрации моего послушания. Силы мне ещё совершенно точно пригодятся.
Кофе и булочку я съедаю, вернув пустую посуду обратно на поднос. Спустя примерно минуту его забирают. Мужчина, если судить по размеру ботинок. В чёрных кожаных перчатках.
Как только заслон в двери опущен, с потолка начинают литься хлёсткие разрозненные потоки воды, будто я нахожусь в душевой кабине, а не в непонятном подземелье. Спасибо, горячая, а не холодная. Это в какой-то степени, помогает согреться. Впрочем, то длится не так уж и долго. А вода довольно быстро остывает. И снова я начинаю замерзать.
Секунды плавно перетекают в минуты, а те – в часы, которые складываются в мучительную череду сплошного ожидания и неопределённости. Влага вновь постепенно уходит через швы между бетонными плитами. Но на этот раз еды мне больше не приносят. А вот горячий напор сверху включается снова. И снова… И снова… Высчитываю закономерность в три с половиной часа между этими циклами. Заняться-то особо всё равно нечем. Вот и считаю. Чтобы не сойти с ума.
Так и засыпаю, сидя на корточках в самом дальнем от двери углу, прислонившись к стене спиной…
Новое пробуждение ничем особо не отличается от предыдущего.
Как и ещё одно. И ещё… И ещё. И…
– Доброе утро, цветочек, – звучит тихим вкрадчивым тоном, а моего лица касаются чужие пальцы, прежде чем открываю глаза.
Темноту в помещении разгоняет два плоских прожектора овальной формы, прикреплённых к потолку. Прежде я их не замечала. Зато теперь могу разглядеть не только светильники, но и вмонтированную систему подачи воды, схожую с оросительным принципом для полива газонов. Помимо этого, в самом центре потолка прикреплён металлический крюк, с которого свисает длинная альпинистская веревка. Её концы достают до подсыхающего после потопа пола.
– Доброе утро, Маркус, – отзываюсь запоздало, оценив всю полноту грядущего, исходя из окружающей обстановочки.
В ультрамариновом взоре вспыхивает нечто новое. То, чего я ещё не видела прежде. Тёмное. Безгранично голодное. Истинно жестокое.
– Я задам всего один вопрос, – мужчина поднимается на ноги и поднимает вместе с собой и меня. – Как только ты дашь правильный ответ, всё прекратится.
Он тянет меня к центру комнаты и берёт в руки верёвку, которую методично наматывает на мои запястья. Я не сопротивляюсь, позволяю ему делать, что вздумается. В конце концов, дверь заперта – деваться всё равно некуда.
– Где флешка, которую ты забрала у Эбби? – озвучивает Грин, подтягивая путы на крюке так, что мои ступни больше не касаются пола.
Звук расстёгиваемой молнии на платье сливается в подсознании с ритмом собственного сердца. Я стараюсь не поддаваться панике, дышать глубже и ровнее. Несмотря даже на то, что спина обнажена, а в ладони Маркуса появляется скальпель.
Что будет дальше… И без лишних пояснений понятно.
Мужчина обходит меня сбоку и останавливается в полушаге, пристально вглядываясь в моё лицо. Ни одной былой эмоции в нём не остаётся. В ультрамариновых глазах царит только бездонная пустота. Какое-то время англичанин просто стоит и смотрит на меня, не шевелится вовсе. Лишь сжимает хирургическую сталь до побеления пальцев.
– Даже если перережешь мне горло, ничего нового всё равно не узнаешь, – не выдерживаю затянувшейся паузы.
Уголок его губ приподнимается в понимающей ухмылке.
– Я бы удивился, если бы ты считала иначе.
А вот я совсем не удивлена тому, что он в курсе.
– Тогда какой смысл в том, что ты собираешься делать? – интересуюсь встречно.
Брюнет не отвечает сразу. Однако мужская ухмылка приобретает брезгливый оттенок. Маркус поднимает голову, задумчиво уставившись на форсунки над нашими головами, а система подачи воды включается буквально через пару секунд. В этот раз напор ощутимо сильнее предыдущих циклов.
– Никакого смысла, цветочек. Это всего лишь боль.
Вот именно!
Это всего лишь боль.
И я способна её выдержать.
Последнее я повторяю про себя неоднократно. Впервые, когда перестаю видеть лицо Маркуса, закрывая глаза. Немного погодя, пока чувствую холод стали, касающейся кожи в районе шейных позвонков и касание чужих пальцев на своём горле. И ещё множество раз, в то время, как остриё медицинского ножа оставляет на моём теле десятки кровоточащих полос.
Всего лишь боль.
Жгучая.
Заполняющая рассудок.
Острая.
Выворачиваю нутро.
Ядовитая.
Опутывающая разум беспросветной пеленой отчаяния.
Но всего лишь боль.
– Где чёртова флешка?
Не отвечаю. И едва сдерживаю победную улыбку.
Из нас двоих не выдерживает первым – он, не я.
Кто из нас двоих тут действительно страдает психическими расстройствами, учитывая данное… Стараюсь не думать.
Вообще ни о чём.
Это всё равно не поможет.
А вот сосредоточиться на том, что я всё ещё дышу, – очень даже полезно.
– Где флешка, мать твою?!
Хирургическая сталь вываливается из мужской ладони. Вода смывает кровавые следы на орудии моей пытки. И я смотрю на потихоньку растворяющиеся алые разводы, а не на того, кто задаёт один и тот же вопрос с разными интерпретациями. Потому и пропускаю момент, когда остаюсь одна. Лишь слышу, как громыхает железная дверь, после чего подача воды сверху прекращается.
Спустя тысячу сто двадцать три секунды я засыпаю. Банально отключаюсь, на самом деле. Ровно до начала следующего цикла подачи воды. Правда, на этот раз, открыв глаза, ничего не вижу. На мне плотная непроницаемая повязка. Зато слышу удар хлыста. Ещё до того, как чувствую на себе его последствия.
Один, другой, третий…
Насчитываю ровно сорок два. Но с моих уст не слетает ни единого звука, пока извращённое глумление не прекращается. Не сдерживаюсь только, когда сильная мужская рука приподнимает за талию, позволяя затянутой петле между моих запястий соскользнуть с крюка, а мне – рухнуть на мокрый бетон. Да и то мой стон слишком тихий, чтобы мог расслышать кто-то ещё, помимо меня самой. Впрочем, он далеко не последний. Другие – гораздо громче. Если скальпель и порку я терплю с относительной лёгкостью, то вот, то, что следует за ними после… По моим внутренним подсчётам проходит около двух недель. Я начинаю ненавидеть латте, корицу, яблоки и выпечку. И не помню, остаётся ли на мне хотя бы один, нетронутый увечьями участок тела.
Спасает только то, что я до сих пор помню, зачем это делаю.
