– Не сказала, – повторяю за ним.
Я не собираюсь оправдываться. Да и не нужны ему мои оправдания. Маркус Грин – не из тех, кто будет их воспринимать. Он всегда делает выводы самостоятельно, невзирая на чужое мнение. Исходя из поступков. Не из слов.
– Промолчала, – тяжело выдыхает, в который раз подтверждая очевидное.
Брюнет брезгливо ухмыляется и устало морщится, а в его глазах поселяется обречённость. И что-то ещё… Не совсем понятное. Всего какую-то жалкую долю мгновения складывается впечатление, будто ему, и правда, по-настоящему больно в этот момент. Но потом я вспоминаю, что он сам в первые же сутки нашего знакомства велел вколоть мне противозачаточную инъекцию… Исходя из этого, с чего бы ему испытывать подобное?
Незапланированная беременность – всё равно, что нежеланная. И если я некоторое время ещё сомневалась в этом, то он… Нет, владелец медиаимперии международного масштаба никогда не сомневается в своих решениях. Как и в их последствиях.
– Маркус… – слетает с моих уст тихое.
Но не более того. И не потому, что мне больше нечего сказать.
В ультрамариновом взоре вспыхивает чистейшая неподконтрольная ярость. Всего лишь один-единственный едва уловимый жест – на моём горле смыкается чужая ладонь. Безжалостно сдавливает, не позволяя получить новую порцию кислорода или сказать что-либо ещё, а затем мужчина притягивает к себе ближе.
– Больше никогда не смей меня обманывать, цветочек, – шепчет он мне на ухо почти в просьбе. – Кивни, если усвоила, – на этот раз, пусть и тихое, но требование.
Безоговорочное подчинение при любых обстоятельствах – совершенно точно не про меня. Вот и первый порыв после содеянного Грином: врезать изо всех сил в ответ, да послать куда-подальше вместе со своими тиранскими замашками, разбавленными комплексом бога. Но после… Я ведь действительно виновата. Как минимум потому, что солгала, не поставила его в известность о том, что собираюсь сделать этим утром. Вот и киваю послушно в итоге.
И пары секунд не проходит, как моя шея свободна от захвата, а возможность дышать возвращается. Теоретически. Потому что на практике мне всё равно не удаётся втянуть в лёгкие новую порцию кислорода. Я словно в непроницаемом вакууме оказываюсь. Да и вообще не шевелюсь, в полнейшем оцепенении наблюдая, как ультрамариновый взор находящегося поблизости затягивает ледяная пелена тотального равнодушия.
Это ранит намного больнее былого приступа гнева.
– У нас свадьба через четыре с половиной часа, – ничего не выражающим тоном проговаривает англичанин, аккуратно беря за руку.
Он утягивает меня за собой по направлению к расположившемуся неподалёку внедорожнику. Водитель предусмотрительно открывает заднюю пассажирскую дверцу для нас обоих. Маркус вежливо дожидается момента, пока я расположусь в салоне первой и только после этого садится рядом. Так и не произносит больше ни слова, бесцельно наблюдая за начинающим мелькать пейзажем с той стороны стекла. Молчит вплоть до самого поместья. Впрочем, и там мужчина заговаривает в силу необходимости. Да и то не со мной.
Территория вокруг статной двухэтажной резиденции освещена множеством фонариков. Их развесили по всему периметру ещё вчера. Начинает темнеть, и лиловый свет постепенно наполняет атмосферу бликами особого ореола сказочности. Церемония будет проведена с другой стороны дома, внутри оранжереи, но распорядитель торжества решает, что необходимо украсить каждый уголок поместья, именно поэтому фронтоны, колоннады и карнизы здания утопают в белых лентах и живых цветочных венках.
Ну, конечно…
О грядущем событии обязательно напишет даже самый ленивый репортёр.
Честно говоря, даже отдалённо понятия не имею, кто все эти люди, снующие туда-сюда, пока я и мой спутник пересекаем усыпанную гравием дорожку на пути к центральному крыльцу. Изредка мужчина перебрасывается короткими фразами, когда кто-либо из присутствующих спрашивает у него что-нибудь по поводу грядущей церемонии. Он до сих пор держит меня за руку. Крепко. Не отпускает. И, признаться, – это единственное обстоятельство, из-за которого я до сих пор иду рядом с ним, старательно подавляя в себе желание бежать отсюда без оглядки как можно дальше. Туда, где никто меня не найдёт. В первую очередь – Маркус Грин.
О чём я только думала, когда соглашалась на это безумие?!
Не думала я тогда. Только чувствовала. То, чего совершенно не чувствую сейчас. То, без чего и жить не хочется, на самом деле.
В подсознании вообще, кроме сомнений и противоречий, ничего не остаётся.
– Когда ты ела в последний раз? – вырывает из пелены мрачных раздумий голос Маркуса.
Оказывается, мы уже на кухне.
– Не хочу, – отмахиваюсь без зазрения совести.
Еда – самое меньшее сейчас из моих насущных потребностей. И даже обилие расставленных повсюду на специальных подносах закусок не привлекает моё внимание, хотя и пахнет аппетитно. Больше занимает тот факт, что помимо нас, в помещении никого нет. А ещё дверь плотно прикрыта.
– Хочешь или нет, поесть всё равно придётся, – невозмутимо отзывается между тем Маркус, напоминая самую настоящую глыбу льда по своей тональности. – Позже. Не сейчас.
Всё ещё злится. И эта его эмоциональная стадия – намного опаснее, нежели то, что было продемонстрировано на улице перед медицинским центром.
Он методично осматривает посуду и кухонную утварь, открывает даже посудомоечную машину в явном поиске чего-то конкретного. Мне становится интересно, что же мужчина задумал, поэтому терпеливо дожидаюсь того момента, как в его ладони появляется… французская мраморная скалка.
Вполне закономерно становится не по себе.
– З-зачем она тебе? – интересуюсь с запинкой, не скрывая проскальзывающую в голосе дрожь.
Не стряпать же брюнет собирается, в конце концов!
Подтверждение последнему я получаю очень скоро. Сразу, как только недолгую тишину кухни наполняет властное, не терпящее возражений:
– Раздевайся.
Всего одно слово. Всего один-единственный подчиняющий взгляд, где живёт абсолютная пустота. Настолько необъятная, что я невольно тону в ней. И пропадаю. Совсем не потому, что бездонная тьма – опасна, а у меня нет иного выбора и нет никакой возможности ей сопротивляться. Просто, я – как никто другой, ощущаю ту самую катастрофически отчаянную потребность, при которой смертельно необходимо заполнить эту пустоту.
Кто, если не я?
– Повторить? – не терпит лишнего промедления Маркус.
Весь мир перестаёт существовать. Банально исчезает. Остаётся только взор цвета тёмный ультрамарин, устремлённый ко мне.
Бездонный.
Хищный.
Голодный.
На мне всё ещё надето пальто, прикрывающее платье-футляр, длиной чуть выше колена. Избавляюсь и от того, и от другого в считанные секунды. Одежда сваливается на пол, к моим ногам. Я переступаю через роскошный кашемир, приблизившись к мужчине вплотную. Теперь на мне лишь нижнее бельё, чулки и обувь. Слегка наклоняюсь вперёд, одновременно с тем цепляя кончиками пальцев пояс кружевных шортиков, однако стянуть ткань не успеваю.
